Перебравшись через останки забора, они угрюмо шли между рядов. Гранитные плиты, как почетный караул, приветствовали важных гостей. Остановиться пришлось около относительно благопристойного памятника с слегка выцветшей, но всё ещё более-менее просматриваемой фотографией девушки, которой на вид лет 26–27. У изголовья могилы росла аккуратная стройная сосенка высотой метров в четыре-пять. Отец скинул большой рюкзак с плеч, потянулся, взглянул на сосну, а затем направив взгляд куда-то в никуда проговорил чуть слышно:
– Здравствуй, радость моя, – сказал вроде тихо, но сын услышал сквозь порывистый ветер его приветствие, а затем сам поздоровался, только про себя.
Сосна у изголовья появилась будто сама собой, специально ее никто сажать не собирался. На годовщину смерти мать покойной – старушка с белёсыми глазами, в которых давно не было ничего кроме бездны безразличия (вся родня и соседи иной раз сомневались, что она способна видеть хоть что-то) разглядела то, что не мог заметить ни один родственник – а именно маленький росточек, продирающийся к солнцу через траву. Минуло семь лет, и росточек превратился в небольшое деревце, на которое сейчас смотрел отец, не веря в то, что прошло уже столько времени, а он так и не может до конца ее отпустить.
После минутного колебания он подошёл к плите и аккуратно начал смахивать автомобильной щёткой хлопья снега, обнажая православный крест, имя и такие недолгие годы жизни его любимой. Сын же стоял на месте с комком в горле, не зная, что ему в данный момент делать и говорить. Когда он в детстве ходил с бабушкой на кладбище, она крестилась и подолгу разговаривала с могильными камнями, будто с живыми людьми, спрашивало о их делах, рассказывала о своих и просила, чтоб они подождали ее. Все это тогда не казалось чем-то странным, в этом прослеживался некий ритуал, а поскольку до некоторой поры ему не приходилось терять близких людей, то невдомек было заметить на лице у бабушки горя и тоски, когда она смотрела на фотокарточки людей, которых привыкла видеть перед собой живыми. Отец же его был не такой, слов от него он вообще никаких не ждал сейчас. «Здравствуй, радость моя» – это его первое ласковое выражение, которое ему пришлось услышать за всю совместную с ним жизнь. От этого было не по себе, чувствовалось нечто такое, будто все понарошку и не по-настоящему. Между ними не было принято делиться чувствами или показывать их. По крайней мере чувствами любви и заботы. Не то, чтобы отец и сын не любили друг друга, просто иначе это выражали – не так, как все нормальные люди. И всё происходящие выглядело дико, хотелось умчаться отсюда как можно скорее, не возвращаясь никогда.
На освободившемся от снега участке памятника готическим шрифтом была напечатана эпитафия – Memento Mori. Сыну где-то приходилось уже это слышать, но смысл был ему неведом. Заметив его пристальный вопросительный взгляд, отец сообщил смысл данного