Но стержнем всего моего здешнего существования оставалась, конечно, Тася. А она – и мне это не чудилось, не снилось – явно выделяла меня, Мишу Огурцова, среди других. Чаще заходила ко мне в палату или звала к себе, к своему сестринскому столу. Я помогал ей раскладывать и разносить лекарства, рисовать температурные листки. А то и просто, когда время у нее свободное было, разговаривали. Тася расспрашивала меня о школе, о том, как мы дома живем, о папе и маме.
Она вдруг стала еще красивей. Сначала я подумал, что мне это просто показалось, лишь потом сообразил: она ярче начала красить глаза и губы.
Всю неделю папа навещал меня каждый день, без перерывов. Но вдвоем с Тасей они больше не уходили, папа всегда раньше. Я в окно подглядывал: Тася шла по больничному двору одна. И огорчало меня, что с папой она почему-то перестала, как раньше, беседовать, шутить. Перекинутся словечком-другим – и всё. А через неделю папа вообще перестал ходить ко мне – выздоровела мама. С Тасей же мама вовсе не общалась, она только у врача о моем здоровье спрашивала.
Несколько раз маму сопровождала Ленка. С папой она не приходила, оставалась дома с мамой. Мы с сестрой жили, вообще-то, дружно, ссорились редко. Но особой близости, по правде сказать, не было. О чем с ней, второклашкой, говорить? Так, разве что, по мелочам. Но если просила меня помочь задачку решить или, например, узел на шнурке развязать – вечно он у нее запутывается! – никогда не отказывался. Я и не подозревал, что так обрадуюсь ей – в щечку ее чмокнул, бантики на косичках расправил. Ленка – частица моей прежней, домашней жизни, по которой день ото дня скучал все сильней. Я хотел домой, и даже Тася тут не могла перевесить, как бы ни нравилась она мне.
Но это еще не всё. Я теперь начал потихоньку злиться на Тасю. Никогда бы не подумал, что способен на такое, но тем не менее. Ей каждый день кто-то звонил. И она – я видел – ждала этих звонков. Однажды – Тася как раз в моей палате была – заглянула другая сестра и, хитро улыбаясь, пропела:
– Та-ася! Беги к телефону, опять он зовет!
И так она это он произнесла, что у меня сразу настроение черным сделалось. А Тася смутилась, вспыхнула, словно та невесть что сказала, пробубнила «да ну тебя!» и поспешила к двери.
Я ревновал ее. Ревновал по-настоящему. Всегда брала досада, когда кто-нибудь из ребят приставал к Миле, порой не выдерживал, в драку хотелось броситься. Но Тасю ревновал иначе. Потому, наверное, что четко осознавал полнейшую свою беспомощность и ненужность. Я тут ничего и никак не мог изменить – ни дракой, ни провожанием из школы, ни всем прочим. Оставалось только злиться и мучиться.
Я много размышлял над этим. Конечно же у Таси, такой красивой, такой славной, должен быть ухажер и, возможно, даже не один. Разве может она не нравиться мужчинам? Странно, что до сих пор – а ей, я знал, уже двадцать один