Иногда Эш стояла за занавеской в одежде, но при этом пугала меня неожиданным: «Б-У-У!» Иногда просто лилась горячая вода, наполняя пустую ванну. А порой сестра сама стояла в душе, намыливая шампунем голову, и, когда я отдергивал занавеску, отпрыгивала назад и визжала, словно я приставлял ей нож к горлу.
Первым делом я медленно отодвинул шторку. Показалось, что послышался звук мокрых ступней, отступающих назад в испуге.
Нет ни стекающей по коже влаги, никакого тела, никаких взвизгов. Только аромат мыла, которым пользовался отец. Я посмотрел в одну сторону, потом в другую.
Я испугался. Мне хотелось домой.
Ты – дома. Как всегда, трусишка…
Комнату Эш я оставил напоследок. Меньше всего мне хотелось открывать дверь туда. Кстати, по той же самой причине, что и раньше, – мне это просто никогда не позволялось.
В тех редких случаях, когда дверь все-таки оставалась приоткрытой и я мог заглянуть к ней в комнату, я видел одну и ту же картину. Эш сидела за своим девственно чистым, аккуратно прибранным столом или на краешке кровати и что-то писала в своем дневнике, а вокруг нее размещались ее детские мягкие игрушки, словно внимательные зрители, наблюдавшие за тем, что она заносила туда. Ее самое драгоценное сокровище. Кожаный переплет и застежка на замке были предназначены для того, чтобы никто, кроме обладательницы ключа, не смог там ничего прочитать. Это был подарок. Существовал чрезвычайный соблазн залезть туда, поскольку подарок предназначался только ей и об этом сообщала золотая надпись на корешке: МОЕЙ ДОЧЕРИ ЭШЛИ – ОТЕЦ. Не «любимой дочери» и не «папа», а просто «отец». Словно тому, кто делал эту подпись, хотелось просто подчеркнуть, чья она дочь, и в то же самое время отстраниться от нее. Наверняка Эш это тоже заметила. И все же она трепетно хранила немногие отцовские подарки, сделанные как бы между прочим накануне дня рождения или вечером под Рождество. Она яростно оберегала их, словно некие священные реликвии.
Кроме этого, я с трудом мог вспомнить какие-либо мелочи из того, что еще она хранила в комнате. Имелись ли у нее постеры с изображениями групп или кинозвезд? Были ли там книжные полки? Что она смотрела или читала? Что она вообще любила? На любой из этих вопросов у меня не имелось никакого ответа. Возможно, потому что там ничему не отдавалось предпочтения. Ничего, что указывало бы на «индивидуальность личности», поскольку не было самой личности.
Я взялся за стеклянную дверную ручку. Она была еще теплой.
– Эш?
На этот раз это был даже не шепот. Так, просто – губы шевельнулись.
Я попробовал повернуть ручку, но дверь не поддалась. Заперто.
А между тем двери у нас не имели замков.
Я попробовал еще раз, и теперь уже толкнул деревянную дверь плечом. Никакого эффекта. Наверное, чем-то подперли изнутри. Возможно, для того, чтобы я не мог ее