Автомобиль выехал со двора и почти сразу же затрясся по ухабам. В этой глуши не было дорог, а была извилистая колея среди болот и грязи. Завязнуть – плёвое дело. Папа, конечно, никогда не вяз, он знал местность и мог проехать по самым опасным топям с закрытыми глазами. А вот от незваных гостей прекрасно спасало.
Дом стоял на границе леса. Игнат вытянул шею, провожая взглядом родные места: крепкий деревянный забор, за которым была видна разве что треугольная черепичная крыша; высоченные сосны, куцые молоденькие ёлки, разлапистые рябины, ржавый и колючий кустарник, растянувшийся полукругом слева. Сразу за кустарником папины самодельные теплицы – стеклянные лабиринты среди болот, окруженные забором-рабицей с колючей проволокой. От незваных гостей и зверей.
Игнат вспомнил, как однажды спросил у мамы, откуда он появился. Мама погладила его по волосам.
– В капусте нашли, – ответила она. – В одной из папиных теплиц. Холодно было, темно. Папа услышал плач, взял фонарь и отправился смотреть, что происходит. Возвращается, а в руках у него ты – маленький комочек, покрытый инеем. У тебя головка была синей от холода, пальчики на руках и ногах обмёрзли, весь дрожишь, плачешь, бедный. Папе подбородок исцарапал от испуга. Я тебя сразу начала растирать водкой, потом укутала, засыпала в носочки сухую горчицу, дала молока. А ты плакал и плакал без остановки. Чуть сердце мне не разорвал от горя. Влюбилась в тебя сразу же.
Если это и была выдумка, то очень правдоподобная. Папа как-то даже показал место, где нашли Игната – складки рыхлой земли, ничем не примечательные. Игнат тогда ковырнул носком какой-то камень.
– Ты был очень беззащитный в ту ночь, – сказал тогда папа. – Хорошо, что ничего не помнишь. Я вот помню, мама тоже. Ужасно и радостно одновременно.
Шутка родителей затянулась.
Игнату нравилось наблюдать, как меняется местность. Сначала вдоль обочин тянулись деревья, деревья, деревья, потом появились холмы и поля, затем вдруг выскакивали будто из ниоткуда первые неказистые домики – из их труб тянулся белый дым, антенны вспарывали низкое небо, а со дворов выбегали собаки и кидались под колёса, распахивая пасти в едва слышном лае.
Дорога в каком-то месте становилась сначала гравийной, а потом асфальтированной. Добирались до переезда, где минут двадцать стояли перед шлагбаумом и пропускали вереницы вагонов, гружёных углём или цистернами с нефтью. В это время мама, как правило, доставала термос и разливала всем вязкий и сладкий горячий шоколад. В шоколаде мама разбиралась.
Игнат тянул напиток через трубочку. Ему казалось, что от тягучей сладости у него слипается горло, приходилось напрягаться, чтобы протолкнуть напиток глубже, сквозь колючую боль «дурных слов». Но это были приятные ощущения, узнаваемые. Со вкусом шоколада приходило понимание, что начинается тот самый период, когда Игнату разрешалось всё. Ну или почти всё. Он любил это время, ждал его.
Сразу за переездом начинался промышленный городок, заставленный по обеим