паническим корреспонденциям о горящих кварталах,
о чудовищах, избирательно пожирающих стариков и
детей, и о кровопролитных боях между неуязвимыми
пришельцами и в высшей степени уязвимыми, но неизменно
доблестными королевскими танковыми частями.
Ксенофобия (от греческих слов Xenos (чужой) и Phobos (страх) —
навязчивый страх перед другими людьми, а также ненависть,
нетерпимость к кому-либо или чему-либо чужому, незнакомому,
непривычному.
Пусть это будет прологом, хоть и не рекомендуется начинать книгу со сцены похмелья
Просыпаться было очень тяжело и болезненно. Просыпаться было просто мутно и тошно. Во рту буквально саднило от сухости – видимо, храпел всю ночь, лежа на спине, открыв рот и закинув голову за подушку. Шею ломило. Наверное, от того же. Голова кружилась, даже лежа, не двигаясь. Глаза упорно отказывались открываться – веки были тяжелыми и как будто даже шершавыми изнутри.
«Приехали уже, что ли?»
Поезд где-то стоял, и видно давно уже, потому что слишком тихо и пусто было в купе, в котором еще вчера вечером они так душевно пообщались с какими-то командировочными из столицы.
– Вставай, сука! – и чем-то твердым в бок.
Ох… Это еще что такое? Больно же!
Василий с трудом открыл глаза и уставился в верхнюю полку, пытаясь сфокусировать взгляд. Голова сразу закружилась еще сильнее.
– О-о-ой…, – простонал он.
– Что, падла, может, похмелиться тебе принести-подать? Встать, я сказал!
Огромная волосатая рука с засученным серым рукавом собрала рубаху на груди, скомкала, и стащила его на пол между нижними полками. Перед глазами все поплыло, внутренности подскочили к горлу, зашевелились где-то сразу под кадыком, и с большим трудом удалось оставить их где-то внутри. Судорожно сглотнув, Василий тяжело поднял глаза от грязного коврика, в который уткнулся носом. Перед ним возвышались две пары высоких черных ботинок, переходящих еще выше в мешковатые темно-серые форменные брюки. Осторожно, стараясь не мотнуть головой, он как жук повозился, неуклюже переворачиваясь на спину, присел на корточки…
– Ох, блин…
– Это он, он, – испуганно защебетала за спинами крупных мужиков в форме и с короткими автоматами, выглядевшими какими-то игрушечными в их здоровенных руках, проводница, еще вечером умильно улыбавшаяся подвыпившим мужикам, радушно приглашающим ее в свое купе.
– Документы! Эй, ты, чмо похмельное, документы какие есть? Слышь, ты!
– Ща-а-а…, – сухой язык совсем не двигался. Губы потрескались от жажды. Что же они вчера такое пили-то? Ядреное такое… Термоядерное, черт его… И почему все ушли, бросив его одного? Или же он так был пьян, что даже разбудить не смогли? Что вообще происходит? И почему здесь милиция? Проводница, видать, вызвала? Вот ведь гадость-то какая…
– Побыстрее, – раздался скучный голос из коридора. – Поторопите его, ребята.
– Ых-х-х…, – только и смог выдохнуть Василий, когда твердый носок ботинка метко врезался прямо в копчик. – А-а-а! Больно же!
– Шевелись, козел! Документы есть?
– Вот, паспорт…, – механически вытянул, с трудом повернувшись к дверям, из кармана висящей на вешалке куртки кожаную обложку, протянул не глядя в сторону двери.
Пролистали быстро:
– Ага, точно, наш клиент. На выход!
– А что, собс-с-сно, случилось?
– Вперед, говорю! Заждались уже, мать твою!
– Вещи… мои… Ик! – Василий стыдливо прикрыл рот рукой, пытаясь одновременно другой приподнять полку.
– Забудь, – пинок в бок. – Забудь, м-м-мать… Бегом! Бегом, сказано!
Пинками и тычками его выгнали в коридор и, толкая все время твердым и каким-то острым стволом автомата в спину, погнали к выходу. Проводница юркнула в соседнее купе и выглядывала оттуда испуганной мышкой.
Василий, покачиваясь от стены к стене в узком коридоре, перебирал ногами «на автомате», так же автоматически нашаривал рукава наброшенной второпях куртки и одновременно пытался хоть что-то понять. Что случилось-то этой ночью? Почему – милиция? И вообще…
Поезд стоял не у вокзала, а где-то, вроде, на сортировочной, что ли. Рельсы разлиновали серыми параллелями большую площадь. Стояли рядом еще какие-то составы. И у каждого стояла милиция. Выводили под серым мелким дождем каких-то людей, грузили в два небольших автобуса с закрашенными белой краской окнами, и один уже резво тронулся с места, клубя пылью и соляркой. В другой впихнули Василия. Стоявший в проходе милицейский чин что-то черкнул в своей тетради, толкнул его молча на свободное место на переднем сидении, еще раз окинул взглядом наполненный