Академия смертельных искусств. Ван Шаргот

знал о расстройстве Горского и принимал его как данность. Не понимал. Игорь плохо разбирался в сложных вещах, понимание которых требовало больших эмоциональных усилий. Но принимал. Святослав не скрывал своего изъяна, никогда не превращал это в тайну, но умалчивал, чтобы избежать лишних, абсурдных и чрезмерно любопытных вопросов. Все в академии считали его безразличным, безэмоциональным, холодным, нелюдимым, жестоким, брезгливым, высокомерным – и этот список определений был слишком обширным. Всего не упомнишь. Впрочем, Горский не возражал. Не возражал и не пытался кого-либо переубедить. Он боролся со своим расстройством, улучшал социальные навыки день ото дня, копируя поведение людей в той или иной ситуации, в особенности подражая тем, с которыми жил – своим родителям. Соблюдать установленные правила, вести себя так, как положено, было проще всего. Это позволяло Горскому держать свои эмоции под контролем, насколько это было возможно.

      Святослав твердой поступью шел по коридору, минуя общую гостиную старост, комнаты Кауфмана и Белавина, и остановился напротив двери с табличкой: «Дубовицкий И. Староста факультета живописи». Он накрыл белесой ладонью рельефную поверхность. Размышлял, взвешивал все за и против, обдумывал возможные варианты действий и их последствия. Сомневался. Меж тем дверь распахнулась, и в проеме показалась голова Дубовицкого – светлые волосы небрежно собраны в хвост на макушке, лицо уставшее, словно Игорь не спал несколько ночей, глаза отекшие и покрасневшие.