Лица всех троих, несмотря на приглушенный свет, хорошо отпечатались в его мозге. Они делали вид, что больше интересуются меню, отпуская друг другу колкие замечания по его содержанию.
– Филе оленины с перечным соусом и запеченными овощами, миноги из Великого Устюга с горчично-медово-яблочной заправкой. Что думаете, господа?
– Фу. Как примитивно! Они бы еще кашу гречневую здесь написали.
Шешель знал, что точно так же они могли взяться за обсуждение его внешности и одежды. Но когда они все вместе, точно кто-то команду дал, глянули на него, приготовленные заранее слова так и не слетели с их губ. Что-то остановило их. Иначе… он не стал бы с ними драться, отвешивать каждому из них пощечины, а предложил бы им извиниться. Их было трое, но все вместе они не стоили и одного из тех английских матросов, с которыми он много лет назад дрался в портовой таверне Марселя. Тогда он уложил на деревянные доски таверны двоих, прежде чем кто-то из оставшихся на ногах ударил его бутылкой по лицу, отправляя в нокаут…
Они не выдержали его холодный, тяжелый взгляд, отвернулись, занялись своими делами, но теперь говорили потише.
– Пойдемте отсюда господа, нам здесь делать уже нечего.
Опять демонстративно громкий голос, рассчитанный не только на тех, кто сидел за столом, но чтобы его услышал и Шешель, а в особенности Спасаломская. Она схватила Шешеля за руку, сжала пальцы. На коже синяки, наверное, останутся или следы от ногтей. Почему же эта троица так напугала ее?
Шешель криво улыбнулся. Он увидел черное авто. Не составляло большого труда догадаться, кому оно принадлежит. Вот только хозяева ошибаются, если думают, что смогут на целый вечер превратиться в тень, которая везде следует за Спасаломской. Она была им нужна, а вовсе не Шешель. Он стал кое о чем догадываться.
«Авто слишком тяжелое и неповоротливое, – подметил Шешель. – На таком стены пробивать хорошо. При столкновении у пассажиров большие шансы совсем не пострадать, а вот маневрировать на улицах – неудобно. Особенно если надо за кем-то гнаться».
Он чуть задержался в дверях, оглянулся, и, хотя во взгляде его злобы не было, троица замедлила шаг, остановилась, стала по карманам рыться, будто проверяли, не забыли ли что-то. Взгляд Шешеля действовал на них как гипноз. Он развил эту способность, когда, сидя в аэроплане, где защитой от пуль служат фанерные борта, проткнуть которые можно и пальцем, внушал вражеским пилотам: «промахнись». У него хорошо это получалось. Ведь он жив, а те, кому он внушал это, – нет.
Через секунду все они справились с заминкой, но к этому времени Шешель уже не смотрел на них, выйдя из ресторана.
– Уже уходите? Неужели не понравилось? – расстроился отставной фельдфебель.
– Мы еще вернемся, – обнадежил его Шешель. – У вас хорошо.
– Буду рад вас видеть.
Елена молчала. Не стоит расспрашивать ее об этой троице.