Некая сила в мгновение вытолкнула меня из глубины на ослепительную поверхность…
Вздрогнув всем телом, я проснулась.
Бесформенное пространство ночи окутывало дом тишиной. Зыбкие призрачные тени беззвучно скользили в лунном свете по стенам комнаты, по предметам; не принадлежащий мне мир снов, иллюзий безмолвно и равнодушно разворачивал кадрами немого кино чужие истории… и я вдруг ощутила себя сторонним наблюдателем, случайно, непреднамеренно вторгнувшимся в ему непредназначенное.
Тревога ли, ночные ли страхи еще владели моим сознанием, являясь мне зовущими отголосками теперь уже полустертого сна: «Анна…»
Быть может этой ночью и мне будет обещано нечто? Мне что-то снилось… Кажется, облака, просторы… И, опустившись на подушку, я стала медленно погружаться в сон. Далеко… далеко… далеко…
Долог путь наш к отцу моему… По пустыне идет караван наш уже седьмой день, и луна сменилась, и несколько лошадей пало. Но уже близок конец пути! Уже радостно начинает биться сердце мое, когда предвижу встречу и радость на лицах семьи моей. Около четырех лет не видала я родных моих, с тех пор как отдана была мужу моему Исаие и увезена им в земли его в Иерусалим. И зачала, и родила там сына, которого родные мои увидят впервые для них, и возрадуется сердце мое при виде их, когда обнимут они сына моего, прижмут к сердцу своему!
И я кидаю взгляд на повозку, в которой находится сын мой: солнце окутывает золотом его кудри, ветерок играет с ними. Похож он на отца своего; и уже чувствуется в нем характер, как у отца его, и будет воином он великим, и будут полны шатры его, и будут довольны слуги его, и будет справедлив он и мудр, как царь Соломон, один из прапрадедов его.
Заходящее солнце освещает вершины холмов на горизонте, лучи его уже больше не слепят так глаза, не заставляют блестеть нестерпимым белым светом раскаленный песок. Дышать стало чуть легче, какое-то подобие ветерка колышет выцветшие полотна повозок. Мерно покачиваясь, дремлют на повозках многочисленные люди, среди которых слуги мои. Устало вздыхают лошади, слышится негромкий скрип огромных колес повозок. Тянется караван по бескрайней пустыне…
…Вот и отдых для всех! Мы достигли оазиса, при виде которого смягчились лица воинов, сопровождающих караван, кони почувствовали воду, близкий отдых, оживилась речь между людьми. Все благоприятствует отдохновению. Остался последний переход в два дня, и мы прибудем в город родных моих…
Елена подошла к зеркалу и заглянула в глаза своему отражению.
Со стороны могло показаться – она совершенно спокойна, но это было неправдой: она чувствовала себя раздираемой ворохом противоречивых чувств. Душа ее после событий вчерашнего дня словно раскололась, и теперь она чувствовала – одна из частей ее души под натиском вопросов сознания плачет, и вопросы эти, по большей части какие-то отрывочные, бессвязные, язвительные, обрушиваются на нее словно удары, которые она больше не в силах отражать, словно беззащитная жалкая дворняга, дрожащая перед стаей злых изголодавшихся собак.
Нет, она должна стать союзницей части собственного «Я», чей холодный и жесткий взгляд в зеркале видела теперь. А вот ту, «другую», она постарается сохранить где-то в глубине – не отказываясь от нее, нет, скорее давая ей передышку.
Что ж… Все, о чем она думала, или скорее о чем боялась думать, лишь обрело форму слов и картинок реального измерения.
Она ведь понимала: что-то не так. Он не знакомил ее с друзьями, не высказывал желания жить вместе. Его вполне удовлетворяли редкие встречи на его территории, а к ней он никогда не напрашивался, и, зная, что где-то растет ее сын, никогда не расспрашивал о нем, не интересовался. Но тогда, раньше, еще во время беременности, когда большой живот, казалось бы, должен был отпугивать от нее любых мужчин, отчего же он решил с ней познакомиться именно тогда? И их отношения стремительно развивались, и он был нежен, гладил и целовал ее живот, словно ребенок был от него. И ей казалось: ребенок родиться, и отношения между ними станут еще крепче, у них появится семья. Но все совсем не так… И хотя после родов тело ее быстро восстановилось, и фигура осталась прежней, он не только не попросил ее стать его женой, он вдруг стал тяготиться ею, о ребенке же не спрашивал никогда. И она боялась признаться себе в происшедших с ним переменах. Пытаясь оставаться рядом, пошла даже на то, чтобы ребенок рос пока у ее матери… Как глупо! На что она надеялась? Что могла дать Петру такого особенного, чтобы по-настоящему привязать его к себе?
…Из теплой ванны, до краев наполненной душистой пеной, торчал только кончик ее носа. Почти целиком погрузившись в воду, Елена замерла на несколько секунд. Затем вынырнула и села. Как можно крепче прижав ладони к глазам, она медленно и тщательно убрала остатки пены с лица… Ночь, но сейчас она оденется и уйдет, пока Петр еще на дежурстве. Ей не верилось, все еще не верилось… Казалось: вот сейчас с остатками пены она сможет убрать от своего лица и ту реальность,