Москву накрыла ночь. Наступило календарное лето. Тишина нарушилась усилившимися порывами ветра, которые нагнали густые тучи. Разразилась первая гроза!
2. Бесово Логово
Две большие плоскодонные лодки скользили по мутной воде реки Растеряевки. Удолье1 сплошь заросло тонкими деревьями, кустарником и осокой. Лодки то и дело застревали в камышах, приходилось отталкиваться длинными шестами. В этих зарослях они были нужнее вёсел.
– Ить ты! Неужто, берегом не пробратьси? – сквозь зубы процедил Фрол, цепляясь рукой за водный куст и отталкиваясь от него.
– Твердят жо тобе! Не можно берегом! Нема тамо ходу! – мрачно отозвался Ермил-кузнец.
– А тобе пощо ведомо? Сам гутарил, що не бывал тутова!
– Сяк батя мени баял, и дед баял.
– Брехня… Ход, он везде найдётси, – настаивал Фрол.
– Чем слабже воля, тем пуще доля! – усмехнулся с другой лодки дед Петро, – Не кручиньтесь казачки′! Бог не без милости, казак не без щастьи!
Филька, сидевший рядом с ним, почти никогда не молчал и распевал песни то громко и с задором, то себе поднос. Сейчас, под плеск талой воды, он затянул:
Ой ты, батюшка славный Тихий Дон,
Ты, кормилец наш, Дон Иванович!
– Гыть! Да, щоб тобе! – Фрол не унимался и был рассержен, – Токмо песен нам и не хватало!
Филька не обратил внимания и продолжал:
Про тобе лежит слава добрая,
Слава добрая, речь хорошая.
– Да, нехай поёт! – заступился Авдей Кривой, правивший рядом с певцом, – А то квак одних единых да гнуса и слухаем!
Ой, бывало, ты усё быстер бежишь,
Ты быстер бежишь, усё чистехонек;
– Ай, шта в курятне раскудахтались ей-богу… – проворчал Иван Молчун – это было первое, что он сказал за день, – Уж дюже правили бы…
– Во, Филька-то! Даж Ивана загутарить заставил! Певец! – засмеялся Авдей.
А теперь ты, кормилец, все мутен течешь
Помутился ты, Дон, сверху донизу!
– И сяк тошно, а тутова исчо ты воешь! – не унимался Фрол.
– Ай, ну вас! – махнул рукой Филька, – Я – рылешник, я без песен не можу!
Филька бежал на Дон с верхней Волги. Говорили, что был из раскольников. Очень ему нравились песни донских казаков. Филька слушал их как упоённый, а потом перепевал. Сначала неумело, а потом всё складней, мелодичней. Типичный русский говор Фильки очень быстро ушёл, и он стал не только петь, но и разговаривать, как донской казак, хоть и жил среди, голытьбы, где беглых с царской Руси было больше, чем донцов. Фильке уже минуло два десятка лет, а подбородок его всё оставался гол, даже усы не росли. А курчавая светло-русая голова и голубые глаза подчёркивали, что средь казаков