был крупнее и больше, чем его ныне здравствующие потомки. Его рост, если считать в метрах, был под три десятка, а на голове у него волосы росли такие длинные, что пряди, подобно бурлящим водопадам, низвергались ему на чресла. И был он наикрупнейшим существом из тех, что Господь создал из праха земного. И весь тот солнечный год, что он ходил по земле один, его большое тело пропекалось и обветривалось. И новой была вся растительность, деревья пустили корни, оделись листвой, сронили её и впервые оказались голыми. Лебеди с криками поднялись с горных озёр и впервые услыхали собственный голос. Лилия раскрылась, и её аромат впервые наполнил воздух. Пчела уселась на цветок кипрея и утолила жажду свежеистёкшим мёдом, а потом, жужжа, перелетела на другую цветочную чашу. Раньше всего этого не бывало. Всё это казалось новым в глазах человека, и сам он весь был в новинку для самого себя. Слеплен Творцом из четырёх первоэлементов, как они соединяются во прахе земном, теперь он стоял ближе к своему истоку, чем когда-либо. Его кровь всё ещё была разбавлена морской водой, в плоти попадались камешки, среди жил и мышц протягивались корешки, семя в мошонке было густым, как паутина, и волновалось, как морская зыбь. Так он шагал по свету, и куда бы ни смотрел, всюду его взгляд долетал до края земли. По ночам над ним вращались звёздные небеса – вечно подвижные, мерцающие живые картины, и его детские глаза тотчас начали проводить линии между световыми точками; он искал в них сходства с тем, что различал днём на своих прогулках: вот лебедь, баран, змей… Днём над его головой парил пылающий шар солнца, он обжигал его как глину в печи. А ещё солнечный жар извлекал из кожи пот. В самый длинный день первого года мироздания Адам так ужарел, что пот прошиб его всего и потёк ручьями с гигантского тела. Большую часть этой влаги вобрали в себя золотистые волосы, окутывавшие его целиком, и чтоб выжать воду из волос, Адам встряхнулся: он видел, что так делают собаки, – а это создание единственным из животных принялось сопровождать его, куда бы он ни шёл, – но несмотря на подобные ухищрения, пот продолжал проистекать из своих родников в человеческом теле. Адам склонил голову и сделал из ладоней чашу, чтоб уловить жидкость, струящуюся по лбу и дождём падающую с бровей. Он смотрел, как чаша наполняется, как повышается уровень солёной воды: в мгновение ока она достигла больших и указательных пальцев, а за миг до того, как хлынула через край, её поверхность успокоилась, и тогда Адам увидел в зеркале рук своих дивное зрелище: самого себя. Пока ещё жажда не гнала его к озёрам, пока что он не знал голода, ибо год подобен часу в сутках вечного человека. Так что он не узнал себя в тех глазах, что глядели на него из лужицы пота, не узнал гладкого пылающего лица, обрамлявшего их, и носа, их разделяющего. Адам издал крик ужаса и всплеснул руками. А когда решился посмотреть в ту сторону, где ему открылось лицо, там уже больше не было глаз, зеркало разлетелось на тысячу брызг, и хотя он снова собрал пот в ладони, поверхность всё же не становилась достаточно ровной, чтоб в ней отражалось всё – так дрожали его руки от потрясения ума.
