Я пробовал лепить, но, как оказалось, эта область трехмерной реальности не имела ничего общего с неторопливой медитацией у холста: ее нужно было брать, как берут еще один эверест. Мне нужно было еще две жизни. Или даже три.
Боги, не будь у меня этого дара, я выглядел бы в глазах вселенной неполноценным уродом. Как все остальные. Я как-то случайно видел тех, для кого всё то, что я воспринимал как нечто абсолютно естественное, весь пакет случайных талантов и привычных мне умений, лежало далеко за последним пределом возможностей. И видел их таким именно неполноценным недоразумением, достойным сожаления. И таких оказалось так много, что я выглядел исключением. Я знаю, что это жестоко, но с собой я всегда стараюсь быть честным.
– Мне интересно, – сказала она. – Зачем все это? Столько усилий. И никто не может дать простого внятного ответа, в чем смысл искусства. Так в чем смысл вашего искусства? Наверное, он должен где-то быть. Вы сидите, склонившись над ноутбуком и пачками бумаги, вы столько времени стоите перед холстом, словно что-то надеетесь найти, а мы, случайные свидетели, озадаченно смотрим и спрашиваем себя, что мы пропустили? Так в чем смысл стольких усилий?
Все озадаченно сидели, не зная, как реагировать. И почему-то все вместе глядели на меня.
Я спохватился.
– Смысл любого искусства – побег от реальности.
Все снова сидели, обдумывая умозаключение.
– Это довольно спорное утверждение, – сказал Юсо. Я не помнил ни одного случая, когда бы он согласился хоть с чем-нибудь, тварь. Хуже всего, он не был обычной пустой заводной механической игрушкой, одинаково срабатывающей на любой раздражитель.
Я знал, чего он завелся. По всем его прогнозам я должен был сейчас вербально суетиться, наводнять тему абстрактными образами и пытаться утопить ее в красноречии, а он бы сидел, заранее умывал руки, уже зная, что делать дальше. И уж в любом случае ответ не должен был укладываться в размеры афоризма. Со мной время от времени такое случалось. Тонкие ноздри Юсо раздувались, как у лошади, неприятно удивленной масштабами