Это, года два назад было, Славка-то наш рыжий, это он щасрыжий, тогда-то он не рыжий был, синий был он весь, от пьянок, как лягуха.
От водки, ну… Всегда выпьет и жену бьёт, мою, своёй-то нету, кто с таким дураком жить-то будет? Никто…
Один жил он, а инстинкт-то в мужике есть, бабе поддать, вот, он выпьет и бьёт мою, своей-то нету, бьёт мою, редко тока жалко… ага…
Ну, да я-то добавлял ей тоже, поддавал иногда, когда Славка её не трогал…
И вот тоже, жили вроде нормально, всё ладом было у нас и вдруг, эта тёща, икебана, из рёбер, говорит Славке:
– Брось пить! Тот в раз и бросил, дурак…. ага, три лета ничего не пил, покупного, своё всё, гнал да пил, ещё продавал маленько, ящиками…
Раскрутился, обогатился, как давай потом всё покупать подряд, ага, купил он; мотоцикл «Урал», гараж, лодку с мотором, сарай новый, ружьё, сети все…
Ну, купил, гад, ага, у меня всё купил, сволочь. Вот всё, всё, что нажил, непосильным трудом своим – тесть мой…
Он всё забрал за копейки у меня. Год я, однако, вырученные деньги пропивал, да меньше, месяцев на десять…
Ну, не все конечно пропил, рубля два-то ещё осталось, в кармане пиджака, который отдал за чекушку Славке (на слезе) вместе с деньгами.
Полоса чёрная пошла!
Разошёлся чего-то тогда, распился, свои пропил, ещё у Славки занял, потом отдавать надо было, а где я возьму-то, зиму в одной рубахе встретил, без дров без угля…
Договорились с им, отрабатывал ему, картошку Славке копал. Вот скажи Миша, вот на фига ему столь картошки, с мая по февраль копал я ему… Отработал. Ну, чего делать-то?
Жрать охота, сильно так охота, будто сроду не жрал, в животе сосёт, да везде сосёт даже в коленах, будто я весь из желудков пустых…
Думаю, надо чего-то делать. Ну, огород свой тоже засадил, теперь охранять надо, от воров от разных, о братьев от Лямзиных.
Вот братья у нас эти Лямзины, да ты чего, чуть башку в сторону отверни, улыбнут всё… чего и не было прихватят… как Тимуровцы, только наоборот…
Точно тебе говорю…. А, я один раз тока отвернулся, пошёл по делу, вечером, лук драть колхозный. Ага, надрал четыре мешка, а в них в каждом ведер по шесть, кто их мерил-то кода…
Надрал, сижу думаю, как их тащить? Ага, кумекаю. Все мозги свои в башке своей напряг, извилины как струна, хоть играй на них, а придумать ничего не могу умного…
Вдруг, гляжу, бежут ко мне двоя, с подсказками я-то думал, мужики, по два метра ростом, в руках колья, в ногах кирзачи…
Ой, Миша, я после той подсказки, неделю луковицу не мог поднять одну, так и грыз её лежачую…
А чего получилось-то, поля я перепутал тогда. Колхозное спутал с директорским, не могу привыкнуть и всё, что колхозное поле меньше директорского…
Я же говорю, полоса чёрная…
Домой иду, весь нагнутый, смотрю из моего дома, с окна, мужик вылез незнакомый, Лямзин, старший, Вовка…
Я обрадовался, думал, может бабу мою украли… Забегаю домой, нет, дома моя, лежит спит, по храпу-то слышу же, ну, она же не храпит, кода трезвая… Ржёт только во сне и всё… Конём прям… Комедии смотрит во сне, и ржёт…
Ага вошёл, и так я по хате огляделся, ничего не улыбнуто, дома всё на месте, как не было ни хрена так и нету… На столе тока две незнакомые бутылки стоят допитые, да так нагло допитые, что даже запаха в них нет… Вот никакой свести у людей нету… Так допить…
Ну, я свою стал будить, растолкал её к утру еле-еле как, говорю:
– Ты это что ли, стол-то накрыла, красавица, спящая? Она говорит:
– Да, я, ну, я же маму жду…
Надо же так ляпнула, на тёщу, «маму, маму жду». «Мама», как язык поворачивается тока!? Маму…Спрашиваю:
– Приснилось она тебе или чего? Так она говорит:
– Нет, не приснилась… мама должна приехать точно, видение мне было, телеграммувидела, принесли…
Чёрная полоса моя Миша, потемнела…
Я как услыхал, про маму опять, затрясся весь. Да потому… Я её, «маму», еле сбагрил в город, к сестре, милосердия, ну, у её своей сестры сроду не было, кто с ней сестрится-то будет, с такой.
Я уже думал всё, в последний путь её проводил, а она возвращается…
В больницу я её сдал тогда, просили три рубля за койку, а я прикинул, на фига ей целая койка такой худой? Половину проплатил… Уехал, счастливый.
Три года тёщавсего в больнице пожила, и возвращается…
Да, на утро вот она, вернулась красавица, под глазами мешки с пенсиями, ко мне ластится, боится обратной-то дороги. Целоваться стала. Кинулась к мине, а она подслеповата, вместо меня забор целует, мы с ним фигурой-то похожи… Ну, чмокает забор и всё.
А моей-то, Людке-то стыдно за её, за «маму». Ну, она раз, ей одела, очки-то на глазья, для резкости.
Так вроде лучше в их тёща стала видеть, ага, хорошие очки, да, такие специальные, тёмные от солнца… Красивые ага, племяш был тут, оставил, на фига они ему без стёкол-то…
Ну,