Глава 10
Деклассированный
Следующий день стал роковым днем признания.
Мадам Орлак, как мы уже видели, умела использовать трапезу для осуществления своих планов.
О плачевном состоянии их финансов она поведала Стефену после изысканного обеда, сдобренного лучшими винами.
Она вполне отдавала себе отчет в том, как должен был подействовать этот ее доклад на расшатанную психику мужа, однако тот взял ее руку в свои и, нахмурившись, произнес:
– Так я и думал. Слишком уж я торопился со своим выздоровлением. Я боялся лишь одного: что ты объявишь мне о нашем разорении прежде… чем я восстановлюсь. Ну и вот, так оно и вышло!
Но Розина не позволила ему долго грустить о том, чего нельзя поправить, побуждая к действию.
– Что есть, то есть, – сказала она. – А что, по-твоему, нам следует предпринять? Я бы начала с того, что сократила бы расходы и, чтобы решить самые неотложные проблемы, избавилась бы от кое-каких вещиц…
Ничего не ответив, Стефен встал и направился в гостиную. Розина последовала за ним.
Пианист исполнил несложный «Ноктюрн» Шопена.
То была игра прилежного ученика, цепляющего нотку то тут, то там.
Закончив этюд, Стефен вопрошающе поднял глаза на Розину. Та молчала.
Тогда он начал играть концерт Рубинштейна, но сам остановился на пороге трудностей, поняв, что пытается достичь недостижимого.
– Всё еще не то, – проговорил он, вытерев пот со лба.
– Нужно терпение! – отважно возразила Розина. – Ты и так уже добился больших успехов. Еще немного усилий – и через несколько месяцев…
– Что же делать? – пробормотал он с потерянным видом.
– Прежде всего – усердно продолжать восстановление нарушенных функций рук. Почему бы не начать давать уроки? Это помогло бы нам приблизить тот день, когда ты сможешь вернуться к концертной деятельности… Твое имя…
– Тогда, быть может, уроки сольфеджио, гармонии? Потому что рояль…
Он проиграл нисходящую минорную гамму и, дойдя до тоники, сказал:
– Вот так и я. Все еще Орлак, но на октаву ниже.
У него было лицо святого Себастьяна[44], пронзенного стрелами.
Розина чувствовала, что приближается момент, когда она больше не сможет сдерживать свою боль. Ее улыбающаяся маска истончалась все больше и больше по мере того, как она обрушивала на Стефена одно откровение за другим. Несмотря на всю энергию молодой женщины, эта маска становилась прозрачной. Еще мгновение – и правда проявится в слезах…
В этот миг, облаченный в каштанового цвета ливрею со светло-желтым кантом, в дверях возник Александр.
Из прихожей уже кричал веселый посетитель:
– Объявите Наполеона Никчемного!
Слуга снисходительно рассмеялся.
– Мсье