– Здрав буди, Федор Семенович, – поклонился узнавший его дьяк.
– И тебе не хворать, Иван Евсеич, – отдал дань вежеству драгунский поручик. – Все ли готово?
– У нас все как заведено, в полном порядке! – с достоинством отвечал Гусев.
– Ну, коли так – с богом! – кивнул в ответ Панин, и обоз тронулся.
Дьяк в который раз пересчитал все вышедшие из монетного двора телеги и вскочил в последнюю, устроившись рядом с возницей. Драгуны разделились: половина скакала впереди монетного обоза, вторая следовала сзади. По правилам на каждую телегу должен был быть еще и вооруженный сторож от приказа, но вместо них на козлах сидели подьячие. Впрочем, разбоя в последнее время и впрямь стало меньше, а таких дураков, чтобы напасть на царских драгун, и прежде не водилось. Гусев придирчиво осмотрел охрану и остался доволен. Оно, конечно, дети боярские в прежние времена выглядели показистее в своих разноцветных кафтанах и изукрашенных бронях, но и нынешние, одинаково одетые и вооруженные, смотрелись грозно. У каждого драгуна изрядной длины палаш, и кинжал на поясе, а у седла – карабин в чехле. У начальных людей виднелись еще и пистолеты. С таким караулом можно было не опасаться разбоя, и дьяк спокойно вздохнул.
– Что, господин поручик, сами службу несете? – поинтересовался он у поравнявшегося с ним Панина, – давеча ведь капрала посылали.
– Давеча медь везли, – пожал плечами Федор, – а нынче серебро. Есть разница.
– Это верно, – поддакнул Гусев, – такой груз внимания требует. А вот кабы золото везли, так уж и не знаю, кого бы послали. Не иначе как полковника Фангрешева с немцами, или Вельяминова с рейтарами.
– Тогда бы Михальского послали, – усмехнулся поручик, и дал своему коню шенкеля.
Панин ускакал, а словоохотливый дьяк, едва не поперхнувшись, остался сидеть. Именем бывшего царского телохранителя пугали матери непослушных детей. Впрочем, в последнее время ни самого душегуба, ни его людей в столице не было видно. Хотя разве их заприметишь раньше времени? Если все служилые люди в Москве отличались своими кафтанами, так что сразу было понятно, что это стрелец, а другой – пушкарь, а третий – рейтар, то человеком Корнилия мог оказаться кто угодно. Нищий на паперти, богомолец у церкви или даже бродячий монах; татарин, пригнавший лошадей на продажу, или казак, отставший от своей станицы. Во всяком человеке мог оказаться подручный литвинского перебежчика, но понимали это обычно не раньше, чем те кидались со всех сторон на неугодного царю человека. Как они кидаются, впрочем, тоже никто не видел, но говаривали всякое. А ведь люди зря болтать не станут!
Вскорости маленький обоз достиг приказного подворья, и Гусев и его подьячие попрощались