Есть в Линсене и те, кто поговаривает, что Геральдина – самая что ни на есть колдунья, а в работе ей помогает дьявол. Суровые праведницы в тёмно-серых платьях предостерегают своих знакомых и даже поджимают губы в узкую бесцветную полоску, когда проходят мимо яркого прилавка со сладостями. При этом каждая побаивается, что раскроется её личный секрет – строгие дамы тоже не прочь полакомиться хорошим шоколадом.
Слухи доходят и до Совиного поместья и, разумеется, расстраивают славную кондитершу. Ну да, тётушка и есть волшебница, но, во-первых, с дьяволом она не знается, а во-вторых, к шоколаду это вообще не имеет никакого отношения. К сладкому ремеслу мастерица относится крайне трепетно и никогда не использует в рецептах заклятий. Зачем вообще нужна магия, если есть капитан Бруни, регулярно привозящий из дальних стран наилучшего качества какао-бобы, ваниль, агар-агар, тропические фрукты? Зачем нужен чёрт, если есть добродушный Ганс, бывший ландскнехт, а теперь отличный помощник, легко поднимающий мешки с сахаром, растирающий в жерновах бобы в мелкий жирный порошок? Он ещё и замечательный садовник, между прочим. Давайте вспомним и про Эни, спокойную и неторопливую Эни, лошадку цвета молочного шоколада со светлой чёлкой. Ганс запрягает повозку каждое утро, и тётушка Геральдина отправляется закупать самые лучшие персики, вишню, сливу, выбирает душистый мёд, пробует ароматные ликёры.
Посторонний человек на её кондитерском производстве, возможно, удивился бы, заметив однажды, что половник сам, без помощи хозяйки, аккуратно помешивает набухающий пузырями горячий шоколад, что миндаль порой скидывает скорлупу и запрыгивает в предназначенную ему ступку. Но такое бывает только в случае крайней спешки, к тому же посторонним людям на тётушкину шоколадную кухню не попасть, а Ганс умеет держать язык за зубами. Это не трудно, когда знаешь, что после первой же сплетни он тут же превратится в тритона и убежит, а новый вырастет ещё неизвестно когда.
– Дитеркюнхель, мы ужинаем! – голос тетушки Геральдины прозвучал настойчивее.
Дитер расстроился, что приходится отрываться. Он планирован сейчас произнести свою «рурара-виву» подряд двадцать раз, и может быть тогда… Мальчик не был волшебником, короткий стишок он придумал сам – не считалку, не скороговорку, а почти настоящее заклинание. Из тех, что призваны оживлять. На столе перед нашим героем лежит засохшая бабочка. Если осторожно подуть на её чуткие крылышки, они начинают дрожать, и кажется, что вот-вот и произойдёт чудо. Но не хватает в заклинании какого-то важного слова, крылья застывают, так и не развернувшись, не сделав ни одного взмаха.
– Дитеркюнхель, ты оживляешь бабочку? – тётушка присела рядом и провела рукой по волнистым волосам Дитера, – Дорогой мой, ты обычный мальчик, а я уже не слишком молодая волшебница, но даже я не смогла бы этого сделать. Мир устроен так, что нельзя сделать мёртвое живым.
– Даже если очень любишь? – прошептал Дитер, исподлобья глядя на тётушку наполняющимися влагой глазами.
– Даже если очень-очень. Я тоже когда-то пыталась вернуть своих папу и маму, теперь вот уже почти тридцать лет занимаюсь волшебством, но… Давай лучше вспоминать умерших с благодарностью, а любовь отдавать живым, она им намного нужнее, – тётушке Геральдин понравилась эта фраза, и она встала, чтобы закончить ей разговор, но Дитер продолжал настойчиво выпытывать:
– Тётушка, а как же ложки, которые сами запрыгивают на полку? Или топор, который скачет и разбивает поленья для камина? Они разве не оживают?
– Движение – это не всегда жизнь.
– А заяц? Я видел, как он превратился в человека, и даже стучал в барабан на празднике?
– Так ты и это заметил, остроглазый, – рассмеялась тётушка. – Тут совсем другое дело: и заяц, и человек живые. А, потом, человечишка из зайца, я тебе скажу, никудышный. Только и умеет, что в барабан стучать.
– Тётушка, а я смогу научиться волшебству?
– Возможно. Если будешь стараться. Но нам пора ужинать, Дитеркюнхель. Без еды не будет никакой волшебной силы. И не смей выкидывать морковку из овощного рагу, я тебя накажу.
***
Дитеркюнхль – это даже не совсем имя. При рождении мальчика назвали Дитером, а кюнхелями в их маленьком городке называли круглые сладкие пончики. Родители Дитера пекли ароматные булки и эти вот самые воздушные кюнхели с сахарной пудрой. Запах свежего хлеба впитался в кожу нашего совсем ещё юного героя, в его русые волосы, вероятно, навек. По крайней мере, когда тётушка нюхает светлую макушку племянника, она всегда улыбается, вспоминая запахи в доме его родителей. Дитер в своём молочном детстве был пухлым карапузом, и вот однажды отец поднял его высоко над головой, таращащегося сверху на окружающих, беспомощно барахтающегося,