Самайнтаун. Анастасия Гор

деле было легко перелезть, оплетала ежевика и ведьмины хлысты. Джек обогнул припаркованную машину, мысленно отметив, что то автомобиль мэра, а не Ральфа, – значит, он их опередил, – и поднялся по высокой лестнице на полукруглое крыльцо. Особняк взирал на него сразу тремя этажами со шведскими балконами, а на козырьке покатой крыши, с которой капала застоялая вода, крутился золотистый флажок-флюгер. Листья вязов, высаженных вплотную к стенам, словно еще один забор, хрустели у Джека под ногами. Очевидно, крыльцо давно не подметали: листья забились даже в круглые маленькие тыквы с голубым огнем, которые мэр, вопреки собственному ворчанию, согласился расставить на перилах и в сенях. Целых шесть маленьких горящих глаз смотрели на Джека, когда он вжал указательный палец в кнопку дверного звонка, спешно прихорашиваясь и отряхивая свою тыкву в отражении золотого маскарона.

      – Джек! Вы давно не заходили. Хозяин еще не дома.

      – Я не совсем к нему…

      – Ах, я так и думала. Проходите, проходите! Она всегда вам рада, сами знаете.

      Сиделка почти столь же достопочтенного возраста, как та, за кем она присматривала, послушно проводила его в дальний конец дома. Раньше, как раз три года тому назад, Джек бывал здесь каждую неделю, но теперь лишь каждый месяц. Эмалевые светильники завернулись в паутину, будто бы замерзли, а портреты в тяжелых рамах – когда‐то Джек знал каждого, кто был изображен на них, – делали коридоры душными и иллюзорно узкими. Золотая геральдика на стенах, деревянные панели, потолок с лепниной и поталью – все казалось изысканным и дорогим, но одиноким. Будучи вдовцом, после потери сына Винсент Белл окончательно пустил дела на самотек и позволил поместью прозябать. Раньше это было не так заметно, как сейчас, когда мэр проредил прислугу, оставив лишь одну горничную с поварихой и ту самую сиделку. Очевидно, Винсент Белл стремительно превращался в затворника, но Джеку, по правде говоря, было все равно. Все, что его волновало – это чтобы его затворничество не сказывалось на ней.

      – Здравствуй, Доротея. Как твои дела?

      В ее спальне, к счастью, было чисто, как и заповедовал Джек. Широкая кровать с балдахином, обложенная плюшевыми подушками, и плотные жаккардовые шторы создавали тишину и тень. Персидский ковер скрадывал шаги, пока Джек шел от прикрытой двери к мониторам, прикрепленным к изголовью: пульс, дыхание, давление. Вся жизнь Доротеи распростиралась на экране перед ним, а она сама – в постели, неподвижная, сухая и изнеможенная столетней жизнью. Костлявые руки, увитые голубыми венами и датчиками, лежали неподвижно поверх воздушных простыней. Она даже не повернула голову на его голос, лишь глаза открыла – карие, посеребренные катарактой у зрачков.

      – Тебе здесь не скучно? Я давно не заходил, прости.

      Джек даже не был уверен, узнавала ли она его. Он нежно отвел седые пряди с ее лица и прижал ко лбу два пальца вместо поцелуя, который он не мог ей подарить. Тонкие и обветренные губы Доротеи, будто завернутые вовнутрь, слегка потянулись в сторону, и