– Что нельзя приносить?
– И раздоры в том числе. Нельзя ступать на его порог злым на кого-то, нельзя входить в его двери, затаив обиду. Фредерик строго следит за чистотой душ в Доме.
– Вы говорите о ветре.
– Я говорю о ветре.
– О погодном явлении.
– Да.
– Которое вламывается к постояльцам и портит их имущество.
– Вообще-то, подушка принадлежит Дому.
Я молча смотрел на неё. В своём ли она уме?
– Вы вернулись недовольным, верно? – предположила она.
Я засомневался, стоит ли признаваться, но после некоторого колебания ответил:
– Да.
– Чем же?
– Простите?
– Чем вы были недовольны?
– Это не будет вам интересно.
– Фредерик так не считает.
– Это рабочие моменты, и всего лишь.
– Значит, вместо того, чтобы вернуться с работы и дать голове отдых, а душе – покой, вы продолжили беспокоиться и злиться?
– А что в этом плохого?
– О, ну, если вы задаёте этот вопрос, то вы, конечно, ничего плохого в этом не видите!
Она произнесла это таким тоном, что я мгновенно почувствовал себя не в своей тарелке. Я был в своей квартире, я заплатил за неё своими деньгами, но она всё равно была её. Она всё равно принадлежала Дому.
– Нельзя приносить сюда ничего плохого, – мягко сказал она, видя мою растерянность. – Вы не знали, конечно, а я была уверена, что госпожа Ханни позаботилась о снабжении вас информацией. Но теперь вы знаете, и я прошу вас быть впредь аккуратным со своими эмоциями, по крайней мере, прошу вас оставлять их за порогом Дома. Если не хотите, чтобы Фредерик снова ворвался к вам.
Она повернулась, чтобы уйти, но я остановил её вопросом:
– Откуда он знает?
Госпожа Мрици посмотрела на меня взглядом, в котором читалось нежелание выдавать тайны Дома временному жильцу.
– Он же всего лишь ветер, – добавил я, зная, что могу усугубить своё положение в её глазах.
– Конечно, – сказала мышь и ушла.
Остаток ночи я провёл в тщетных попытках уснуть, а утром едва не опоздал на работу. К счастью, начальство и само не торопилось появляться в рабочих чертогах, и я успел привести себя в полный порядок раньше, чем оно пришло. Весь день я думал о поместье, вопрос наследования которого лихорадил мою семью, и о доброте тётушки Ханни, которая никогда не отказывалась помочь любимому племяннику. Думал я и о Доме, но всё время отвлекался на человека, занявшего полагающееся мне место, и мысли мои, вместо того чтобы очиститься, принимались чернить себя вновь. Я был обычным человеком со стандартным набором эмоций, который не привык отказывать себе в удовольствии позлиться, который…
Удовольствие!.. Эта мысль