У народа с работой здесь полный порядок. Все сидят все там же, все в том же издательстве. Жалеют, что я не пошел по их стопам, как ты, не стал журналистом. Повышений ни у кого предвидится. Зато нет конкуренции. Тут с этим делом вообще туго. Как в средневековой Японии людей можно называть не по имени, а по профессии. Каждого вида по одной штуке. И мой собрат, прокурорский следователь, сидит практически без дел. Преступность не берет за горло. Может перевестись к ним, пожить пару лет тихо? Жаль, что не уговорил тебя поехать со мной, как тогда, в молодости. Веселее бы было. А то в иной день и поговорить не с кем. Пожалуй, пойду к соседке на блины…
Вот, в принципе, и все. Написал тебе, и как-то еще один день прожил. Непривычно, знаешь ли, письма писать, даже здорово, особенно, если делать больше нечего.
Ну, все. До встречи в городе. Приеду, расскажу подробнее.
Твой друг,
Леша Наклейкин».
Иван Моисеич сложил письмо и сунул его в карман.
* * *
Иван Моисеич считался счастливым обладателем отдельного кабинета.
И хотя кабинет его был маленьким и скучным, зато он являлся настоящим отдельным рабоче-письменным тихо-уединенным уголком в гудящем бурляще-гоготящем и рокотящем водовороте журнально-газетного издательского комплекса.
Его пыльные оконные стекла вяло сопротивлялись яростным атакам утренних лучей солнца. Из серой канвы скромной обстановки ярким обличительным пятном вырывался замусоренный подоконник, служивший обиталищем колючему столетнику и каким-то мошкам, устроившим себе здесь кладбище вместе с темно зелеными мухами прямо возле красной стены обветшалого горшка. Кусочки земли, потеки сладкого, крепкого чая, куски утеплительного поролона и какие-то обрывки бумаг завершали скромный приоконный натюрморт. Возле него высился обшарпанный двух тумбовый письменный стол из светло-коричневого