– Сказал, что слышал. Извини, если она тебе так нравится, что… я не хотел. Думаю, она не будет против, если ты… Ладно, молчу. Хочешь, врежь мне ещё, может легче станет – нам обоим… А в голове всё гудит.
– Прости, если б ты её знал… – и он замолчал, отвернувшись.
Стемнело. Мелко накрапывал дождик. С веранды было видно, как сквозь арочные ворота светилась в конце аллеи улица. Уходить не хотелось.
– У меня мать очень больна, – вдруг сказал Сеня негромко, – если она умрет, никого у меня не останется. Как подумаешь, такая огромная земля, столько вокруг народу, а у тебя никого, ни одного родного человека – что ты есть, что тебя нет.
– Не трави себе душу, и не хорони себя. Завтра же беру пьесу, и начинаем.
– Хочу пожить с матерью. Она единственная, кто меня понимает. А не могу.
– Почему?
– Не пускает… театр, жена. И ко мне ей нельзя. Ладно, пошли.
Дождь усилился. Плащи быстро намокли, с кепок скатывались за шиворот холодные капли. Ветер холодил шею и поддувал в брючины. Но они не сели в трамвай, так и шли под дождем до дома Вольхина. И еще долго потом говорили в подъезде, пока дождь не прекратился.
Возвращался Троицкий безлюдными темными улицами. «Как думаешь, – спрашивал он себя, – где сейчас Алёна? Что она делает?» Ему так захотелось её увидеть, что он ускорил шаг, будто она была где-то тут рядом, за углом.
– Беги, не беги, не добежишь, – сказал он вслух. – Вот и начинается «нельзя»: нельзя увидеть, нельзя уехать, нельзя быть с ней, а потом уже ничего не вернёшь. И никто не в силах помочь ни себе, ни другим. Если только забыть о себе (невозможно!), и стать чьим-то двойником. Но разве все мы не двойники? – размышлял он, свернув за угол, глядя себе под ноги. – Разве не посвящаем мы себя – себе, и что? Ходят, бродят по свету одинокие двойники, а вокруг… о чем говорил Сеня – «земля и люди, и больше ничего».
Гулко прогрохотал по соседней улице трамвай, огласив район раскатистым эхом. Троицкий поднял голову и увидел круглое здание с высокими узкими окнами и черной доской у входа, на которой едва можно было разобрать в темноте «филармония». В доме напротив жила Инна.
«Как я тут оказался?» – удивился он, не понимая, почему повернул сюда, а не к гостинице.
Вдруг что-то сжалось в груди, стало душно, страшно: нигде его не ждут, и идти ему некуда, и эти шаги за спиной нагоняют не его и не к нему спешат. Он остановился, и всё не уходил от её дома; слушал, как трещали под ветром мокрые ветки, и испытывал странное, хмельное чувство, будто только что проводил любимую.
Глава шестая
XIII
В день премьеры Троицкий встал рано. За окном густо валил снег. Он падал, не затихая, крупными хлопьями, и так было сумрачно, что пришлось зажечь в номере свет.
Из гостиницы вышли вместе с соседом. Тот побежал на трамвай, Троицкий повернул к театру, спускаясь