– А в чём, собственно, дело?
– Видите ли, получилось так, что я оказался здесь по независящей от меня причине без денег и хотел бы его попросить о некоем одолжении.
– Ничем помочь не могу.
– Я музыкант, саксофонист, и мне нужна работа.
– Повторяю, ничем помочь не могу.
– Извините.
Я повернулся лицом к выходу и сделал уже несколько шагов, как услышал:
– Погоди. Ты хороший музыкант?
Я повернулся к нему лицом.
– У меня высшее музыкальное образование.
– А что ты играешь?
– Ну… всё что закажут. Вообще я играю джаз.
– Кому он здесь нужен, твой сраный джаз?
– Классику тоже играю…
– Бизе? Моцарта? Шопена?
– Ну, и это…
– Да пошёл ты…
Я снова повернулся лицом к двери и решительно пошёл на выход.
– Стой!
Я остановился.
– Повернись, когда с тобой разговаривают!
Я повернулся.
– Приходи сегодня к восьми вечера. Придут музыканты. Решим, что с тобой делать. Только предупреждаю: платить я тебе не буду. Что сможешь заработать за вечер, то твоё.
Я вышел за дверь этого неприветливого заведения с огромным нежеланием туда возвращаться.
Возвратиться, всё же пришлось. В поисках работы я обошёл весь посёлок, но, к сожалению, ничего не нашёл, кроме разгрузочных работ на железнодорожной станции. В назначенное время я был в ресторане. К этому времени собрались и штатные музыканты. Их было четверо – гитара, бас, электроорган и ударник. С ними была ещё девушка, как видно, солистка. Все молодые, не более 25 лет. Встретили меня не очень приветливо, я бы даже сказал, враждебно. Я представился. Каждый из них нехотя назвал своё имя. Обошлось без рукопожатий. Развернули инструменты, настроились. Для пробы сыграли несколько вещей, обычных, кабацких, я провёл несколько сольных проигрышей. Ребята, молча, переглядывались, не выказывая своих впечатлений, но по их настроению я понял: моя игра их впечатлила. К моему величайшему сожалению, моё отношение к их игре было диаметрально противоположным. «Шаровики», – подумал я.
Часам к десяти вечера посетителей заметно прибавилось. Ко мне подошёл здоровенный детина, с начисто выбритой головой и лицом, чуть красивее обезьяньего. На нём был, по всей видимости, дорогой, серый в светлую полоску, костюм, на шее болталась золотая цепь, довольно внушительных размеров. Незнакомец сплюнул жвачку на пол и как-то вызывающе произнёс:
– Ты видишь вон за тем столиком (он показал рукой) сидит Жора?
– Я человек здесь новый, поэтому Жору ещё не знаю, – ответил я ему.
– Жора – это большой человек. Так вот, он попросил, чтобы ты заделал ему блюзяру, да такую, чтобы у него уши трубочкой свернулись.
– Попробую, – сказал я ему, – только если его уши не свернуться в трубочку, пусть не взыщет.
Субъект до предела растянул свой рот в улыбке, сверкнув золотом, –