«Мать честная, вот тебе и съездил в Киев, повидать Алешку-побратима… – с тоской подумал Добрыня. – Да что же за невезучие такие! У Алешки в дому сыр-бор, у меня – этакий подарочек… Может, хоть у Муромца все складно!»
– Ах, так! – заревел Илья, истощив всякое терпение. – Я во всем плох и кругом виноватый?! Ну, так живите, как хотите, оставайтесь подобру-поздорову, а я на заставу к побратиму своему поеду! К Добрыне! Уж он-то попрекать не будет! Послужу Руси-матушке и князю Владимиру, без бабьих слез и укоров! Прощайте, люди добрые!
И, громко топая, направился к выходу. Попутно зачем-то сцапав не успевшего увернуться Котю. Бедный рыжак, и без того ошалевший от накала страстей, утратил бдительность и опомнился слишком поздно, когда уже был крепко зажат в могучей ручище.
– Илюшенька!!! – истошно завыла Ладушка, мгновенно перестав плакать и жаловаться. – Куда ты?! Котеньку, Котеньку-то зачем взял?!
– Зажарю и съем!!! – рыкнул Муромец первое, что пришло в голову.
Молодая мать, ахнув, лишилась чувств. Две немолодые матери схватились за головы, выпучив глаза. Иван Ильич попробовал было загородить дорогу взбешенному сыну, но был отодвинут в сторону, как пушинка. И хотя Илья, даже в пылу гнева, действовал очень осторожно, до папаши как-то сразу дошло: сейчас лучше не встревать и не искушать судьбу.
– М-м-яу-у-ууу! – истошно воззвал Котя. Что означало:
«Протестую! Коты – животные полезные! Они мышей ловят!»
– Погоди, я с тобой! – крикнула вдруг Малинка и выскочила из дома вслед за кипевшим от злости Муромцем.
– Уж лучше бы я в магометанство перешел! – завыл Попович, чувствуя, что еще немного, и он взбесится. – У них-то бабы смирные, покорные! Мужу поперек слова не скажут! Всех-то дел: обрезаться, молиться пять раз в день, да не пить хмельного…
– А-а-ааа!!! – завыла Крапива особенно жалобным голосом.
– Не пить – доброе дело, да и помолиться лишний раз никогда не вредно, – с одобрением кивнула повитуха. – А вот что ты поначалу-то молвил? Я такого диковинного слова не слыхивала… Порезаться – понятно, а обрезаться?
Сплюнув с досады, богатырь вкратце пояснил любопытной бабе смысл оного обрезания. После чего та схватилась за голову, а ее глаза вылезли из орбит:
– Свят-свят-свят… Это как же?! Неужто под самый корень?!
– А-а-ааа!!! – теперь уже завыл Попович, отодвинул бестолковую бабу в сторону и побежал к выходу.
– Алешенька, ты куда?! – ахнула молодая мать, мгновенно придя в себя.
– На заставу, к побратиму моему! Уж лучше с ворогами рубиться, чем бабьи капризы выносить!
– Погоди, я с тобой! – закричала Емшан-Полынь, бросаясь следом.
– Добрыня Никитич долго и внимательно всматривался в крохотное личико ребенка, багровое от натуги и искаженное от плача, пытаясь уловить в нем собственные черты. Безрезультатно. А вот на противную рожу мытаря Барсука младенчик очень даже походил… На всякий случай,