А утром Сурмак, сняв тачку, поехал к Кочешковой. Пора было вносить ясность. Пора было завязывать с двойными стандартами.
Один из кынтиковских дежурил возле шикарного кочешковского дома постоянно. Он сидел в видавшей виды «нексии», под сурдинку слушал музычку, грыз орешки. Увидев Сурмака, кынтиковский нажал кнопочку на сотовом телефоне.
– Да! – еще фосгенно-хрипло ответил Кынтиков, выслушав доклад, скомандовал:
– Ждать меня!
Тебеньков вопросительно поднял бровь.
– Садовник, – ответил Кынтиков.
Тебеньков покачал головой.
Кынтиков поднялся.
Тебеньков вновь покачал головой.
Кынтиков вышел.
Сурмак любил Кочешкову. Для него не было ночи с длинноногой жадной рванью. Не было объятий в Напуле. Любил, словно в первый раз. Был нежен. Наверное, потому, что пришел не за этим, а пришел сказать, что на неё и её мужа ему наплевать, что он сам по себе, что он свободен. Но Кочешкова взяла его руку, положила себе на грудь. Под ладонью Сурмака билось маленькое сердце. Её кожа была горяча, взгляд – влажен. Сурмак подумал, что ему вовсе не плевать, что он отнюдь не свободен, что не надо было оставаться в Напуле, а стоило, захватив Кочешкову с собой, из Напуля продолжить дорогу на юг. Скажем, до Танжера. Он подумал ещё, что продолжить дорогу на юг не поздно и сейчас. Скажем, до Ялты, где вроде проживала сестра.
В глубине квартиры, где-то, далеко-далеко, мелодично протренькал звонок в дверь, очень странный звонок, без предварительного звонка по домофону. Сурмак приподнялся на локте, в процеженном шторами свете из окна загорелое тело Кочешковой почти сливалось с темно-сиреневыми простынями.
– Муж? – спросил Сурмак, ощущая отнюдь не страх, а прилив сил, энергии, крови.
– У него свой ключ! – Кочешкова выпорхнула из постели, накинула халат. – И потом – ему ещё рано!..
– Не открывай! – попросил Сурмак, неожиданно смущаясь, накрываясь простыней.
– Это привезли платье. Мы сегодня должны быть на приеме.
Сурмак хотел поймать её за полу халата, но Кочешкова уже вышла из спальни. И тут же вернулась:
– На всякий случай спрячься! – Она провела Сурмака в туалетную комнату сразу за спальней, сама, на ходу завязывая поясок, поплыла открывать.
Посмотрев в глазок, она узнала Кынтикова. После замужества она уже Кынтикова не боялась, теперь он даже был ей симпатичен, казался забавным, похожим на вставшего на задние ноги плюшевого большеглазого пса. Она подумала, что это Кынтиков привез платье. А почему бы и нет? Он же выполнял мелкие поручения!
Кынтиков вошел в квартиру. Если бы его слизистая не была сожжена, он мог бы ощутить тот неповторимый аромат, исходивший