Философическая проза. Александр Воин

было снять, поскольку он был не только министр, но и глава крупнейшей в стране религиозной партии, входящей тогда в коалицию и само собой, что партия вышла бы из коалиции, а коалиция распалась, если бы Бурга только сняли, не говоря, посадили. А он мертво крыл Ганди. Кончилось все компромиссом: Бург и Ганди остались на своих местах, а Гумади и Ошри получили свои сроки и мне довелось мельком и с ними познакомиться в израильской тюрьме (одно время я был техническим руководителем в механической мастерской в промышленной зоне нашей тюрьмы, куда нас гоняли на работу, а Ошри точно также возглавлял рядом расположенную столярку и мы захаживали иногда друг к другу отдолжиться инструментами).

      Не следует, конечно, из этого примера делать вывод, что вся израильская элита – это сплошные Ганди. Ольмерт, сражающийся с организованной преступностью, ведь тоже принадлежал к элите. И подавляющее большинство израильтян и элита в том числе бурно возмущались поведением Ганди, что, впрочем не мешало части из возмущавшихся продолжать водить дружбу с другими заправилами преступного мира. Может лучше здесь было бы говорить не об элите в целом, а именно о бомонде, той части элиты, которая претендовала на великосветскость, в частности устраивала «светские рауты», они же тусовки, на которых присутствовали всякие звезды, начиная со звезд эстрады, политики, генералы, журналисты, адвокаты и… тузы преступного мира. Тяжело сказать, какой процент израильской элиты представляла собой эта тусовка, но она надмевалась представлять всю элиту и от части преуспевала в этом.

      Так что ничего удивительного в том, что грабитель банков Дани Гарстен в миру был светским человеком, вращающимся в элитарном обществе, не было. Более удивительным было то, что он стал носителем подлинной культуры, чего отнюдь нельзя было сказать о других тузах преступного мира, вращающихся в той же среде.

      При его «рекорде» (record) можно было представить себе Гарстена эдаким голливудским мачо подавляющим окружающих своей волей, жестокостью и непреклонностью. Действительность была противоположной. На самом деле я не встречал людей более мягких и внутренне интеллигентных. Впрочем и внешняя интеллигентность его была впечатляющей при почти полном отсутствии систематического образования – он не кончил даже средней школы. Но он был много и хорошо начитан, имел вкус к литературе, любил театр и был замечательным собеседником.

      Его положение в уголовной иерархии давало ему возможность пользоваться всеми привилегиями крупного авторитета в тюрьме за счет авторитетов менее крупных, не говоря о просто шестерках и неуголовных «фраерах» волей судьбы оказавшихся там. Но я не видел случая, чтобы он воспользовался этим. Ему бы никто не отважился напомнить, что сегодня его очередь мыть полы в камере. Мало того, шестеры за честь сочли бы помыть за него. Но он тщательно следил, чтобы не пропустить