очаровательно непослушных сорванцов или вечно ускользающей музой, возлюбленной поэта? Она могла воротить свой длинный нос от этих причудливых экскурсов, в то же время не считая их невероятными. Она была полна желаний, энергии и веселья, но над ними царило ироническое представление о себе, которое не страдало непоследовательностью и защищало ее, как доспех, против не желающего проявлять дружелюбие мира. В конце концов, уговаривала себя Ханна, подавляя бесполезный бунт, стоит лишь завладеть тем, о чем так страстно мечтаешь, и оно почти сразу станет ненужным – тут снова пришла на помощь удачная мысль Бога о компенсации, – к тому же она обожала играть в переодевание и примерять на себя чужие роли, а поскольку ее острая наблюдательность не была целиком направлена на выявление слабостей в других, Ханна могла честно признать: раз уж она потерпела неудачу в жизни, назначенной жребием лично для нее, то вряд ли достигнет успеха, выбрав чужую судьбу. Она обладала душой бродяги со всеми преимуществами такого уклада – готовностью в любой момент сорваться с места, пренебрежением к нажитому, – но эти же качества заставляли ее мириться с переездами, к которым она не готовилась, и бедностью за пределами уровня комфорта. И сейчас оба условия сошлись. Мало что, думала мисс Моул в ту минуту, может быть неприятнее, чем покидать дом, где с ней обращались как с другом, где она находила тайное ленивое удовольствие в выслушивании банальностей миссис Гибсон и более острое – когда приводила в замешательство мистера Бленкинсопа, подстерегая его на лестнице и вынуждая вступить в разговор; дом, который она могла покинуть по минутной прихоти, чтобы послоняться по Верхнему Рэдстоу или совершить долгую прогулку на другом берегу реки, и куда могла вернуться с уверенностью, что ей там рады. И вот теперь она должна отказаться от всего этого и штопать чулки дочери мистера Кордера ради того, чтобы иметь пропитание и одежду.
И все же лучше быть Ханной Моул, чем Лилией, единственная личность которой незыблема и зовется миссис Спенсер-Смит, которая никогда не выбивала окно полуподвала, чтобы спасти мужчину от отравления газом, не оттаскивала его от плиты, не бросалась потом утешать плачущего младенца, брошенного в коляске; лучше, чем быть бедняжкой миссис Риддинг с исказившимся лицом. Ханна тогда подумала, что это выражение отчаяния несчастной, уже смирившейся с неизбежностью надвигающейся катастрофы и вдруг с ужасом обнаружившей, что кошмар откладывается. Гримаса мелькнула и тут же исчезла, но сейчас, в темноте, Ханна видела ее как наяву. «И все из-за денег!» – мысленно простонала она, думая вовсе не о себе. Деньги могли бы излечить невротика-мужа, а если нет, то позволили бы молодой вдове вырастить сына, и Ханна пожелала этого всем сердцем. Она слышала, как Лилия отзывалась о деньгах с пренебрежением, но как человек, у которого они всегда были, именно о них кузина позаботилась бы в первую очередь. Деньги – одна из лучших вещей в мире, если ими правильно распорядиться, как распорядилась
