Зазывают тебя в вечный оптимизм, где мягкая зима и солнечное лето, а я подсовываю ломтик блокадного хлеба – выжженного снегами, политого слезами-дождями, окаменевшего на музейной полке.
Смотрю в твои глаза и вижу в них собственное отражение.
Ты – моё Зеркало, а я – твоё Зазеркалье, и некуда нам деться друг от друга.
Остаётся лишь падать в любовь; шуршать осенними листьями; пить кофе или вино; отплясывать, не страшась непонимания; вбирать в себя Миры – параллельные и перпендикулярные, магические и просто сочинённые; связывать хвостами ветры; печалиться вместе с последним днём года и веселиться от его перевёртыша – числа 13; заходить под арку Главного штаба и видеть Аметистовый город; с шиком носить мостовые, крылья, браслеты, лиловые шарфы, малахитовые небеса, китовые фонтаны, искромётные мнения, обожаемые книги, рябых голубей и… стеклянный шарик – планету, на которой возмож- но всё.
Однажды мы проснёмся с тобой бессмертными и от этого донельзя любопытными и азартными; слышащими, как опадает лепесток сакуры и крадётся по крыше кошка; скользящими сквозь время и серебряную амальгаму; путающими великие достижения с пустяками; изобрётшими сачок для ловли солнечного ветра, чудных настроений и бабочек, похожих на нас прежних.
А может быть, мы уже проснулись?
Миры двойников
Сколько стёсано будет с нас бед и песчинок,
Молчаливых закатов и в них кораблей,
Неурочных религий, где старится инок,
И опалово-белых святых лебедей.
Мы как скалы с тобой: обсыхаем в отливы
И вонзаемся в шторм разъярённой иглой,
Восхищая себя, что затмением живы,
Что средь сонма Богов остаёмся собой.
Обновляем морщины незваной пирушкой,
На которой пьянеют от боли холста,
Где цена всем страданьям – пятак и полушка,
Где слагается подпись касаньем перста.
И кричим откровеньем, впуская в провалы
Необъятных глазниц и прошедших веков
Долгожданный рассвет – янтарём и кораллом,
Позабавив проделкой миры двойников.
Донесёшь до сердца смысл судьбы гулящей
Донесёшь до сердца смысл судьбы гулящей,
Облачишься в смокинг и цилиндр с пером,
Чтоб тебе сказали: «Ты, брат, настоящий!
Вяжешь правду-матку по грудям шнуром!»
Ты ж в душе опасный, как окно в трактире,
Где чумой окормят и вдогон – стихом,
Где вещают громко о любви и мире,
На карниз сгоняя с красным коньяком.
Ты же призрак воли, что бредёт по крыше:
От Петра и Павла до кривых «хрущоб».
Как тебе живётся там, где мысли выше?
Как тебе смеётся там, где крестят лоб?
Город мой солёный, город мой везучий,
Утонувший в вёснах и зигзагах гроз!
С парапета прыгнешь, чтоб пройти по круче
И поймать Венеру в синеве волос.
Да акрилом марким «вбить» в асфальт провалы,
Чтоб крылатых вестниц в небо запускать,
Чтоб рассветы были ветрены и алы,
Чтоб под ними страсти долго не искать.
Город мой прожжённый, с болью тьмы на веке,
Сударь разудалый с бешенством коней,
Перевозчик мудрых из морей да в реки,
Шут без колокольни и начётных дней.
В яви я летаю, чтоб себе признаться,
Что твой дерзкий джокер стал моим навек.
Мы с тобой успели в партиях сыграться,
Чтоб понять: неважно, кто оплатит чек.
Великолепный
Летает Ника. Бродят люди.
Мираж над площадью дрожит.
Катают яблоко на блюде.
А кот в спокойствии лежит.
Туристы ловят в Летнем тени,
Стараясь «сделать» в селфи «вид».
А рыжий кот, поддавшись лени,
На Грибоедова лежит.
Персей дробит в извечном звёзды,
Чтобы играть ночами бит.
А кот, вмещая «рано – поздно»,
В футляре флейтовом лежит.
И что бы в мире ни звучало,
И сколько б ни было «коррид», —
На мостовых и у вокзалов
Великолепный кот лежит.
В зрачке канала
В зрачке