Уложив в сумку приборы и записную книжку, он снова огляделся, выбрал самое удобное с виду кресло – судя по стоявшему рядом книжному пюпитру и потертому подлокотнику, именно его предпочитал Стрейчи, – сел, закрыл глаза и стал ждать.
Еще в юном возрасте Логан обнаружил в себе дар эмпата – уникальную, почти сверхъестественную способность ощущать чувства и эмоции других людей. Иногда – если эти чувства и эмоции были особенно сильными или человек оставался в одном месте достаточно долго – ему удавалось воспринимать их даже по прошествии некоторого времени.
Теперь, устроившись в кресле и оставив только мягкий и теплый мутновато-янтарный свет, он освободился от всех мыслей, забот и чувств и стал ждать, когда комната заговорит с ним. Поначалу не было ничего, кроме неясного, диссоциативного ощущения безопасности и комфорта. Удивляться не приходилось: в жизни Стрейчи не было ничего – ни «дымящихся стволов», ни спрятанных в шкафу скелетов, ни эмоциональных проблем, – что могло бы подтолкнуть его к…
И тут случилось нечто странное. Логану послышалась музыка. Сначала тихая, едва слышная. Энигматолог ждал, сосредоточенно и внимательно, и постепенно она зазвучала громче и яснее, чувственная и глубоко романтическая.
Ничего подобного с ним прежде не случалось. Как обладатель особого дара, Логан привык получать эмоциональные впечатления, сильные чувства, порой даже обрывки воспоминаний. Но никогда не слышал музыку. Он выпрямился, открыл глаза и огляделся – может быть, звуки доносятся из других комнат…
И музыка тотчас смолкла.
Логан встал, выключил свет и вернулся в кресло. Опять-таки – сначала ничего. Ощущение комфорта, безопасности и покоя исчезло вместе с музыкой. Постепенно им все сильнее овладевали другие чувства – неуверенности, смятения, тревоги.
А потом вернулась музыка – пианино. Оно играло сначала тихо, потом все громче. Мелодия была та же, проникновенная, романтическая, но и она понемногу менялась. Усложнялась, звучала все настойчивее, требовательнее: длинные проигрыши нарастающего арпеджо в минорном ключе, исполняемые быстрее и быстрее. В этой музыке было что-то невыразимо тревожное, вплетенное в сложные пассажи, почти недоступные постижению, почти, как казалось Логану, дьявольские.
А потом к музыке прибавилось кое-что еще – запах, каким-то странным образом бывший неотъемлемой частью музыки, и этот запах становился все гуще и сильнее, пока не превратился в омерзительную, тошнотворную вонь, какая бывает от горящей плоти. Внезапно из прошлого – а может, из будущего? – всплыла картина: старый дом, рвущееся из окон пламя…
Логан вскочил на ноги. Во рту пересохло. Сердце колотилось в груди. Нетвердым шагом, на ощупь, в темноте, он добрался до выключателя, включил свет и привалился к стене, хватая ртом воздух и