Отовсюду неслось:
– Abbiamo il Papa!
Но молодой прелат из Польши стоял, застыв как жена Лота, обратившаяся в соляной столб. Ибо на балконе апостольского дворца появился, благословляя народ, его бывший профессор и архиепископ Краковский. Тоже уже бывший.
С того дня и остались все три поляка в Ватикане. Дзивиш стал секретарем главы Католической Церкви. Кшыжовский этой официальной должности не имел, был скорее техническим ассистентом Дзивиша. Сам же Дзивиш очень быстро стал самым влиятельным человеком в клокочущем от интриг папском дворе. Еще с краковских времен он был настолько близким другом его святейшества, что даже кровать Дзивиша стояла в папских покоях, на расстоянии вытянутой руки от ложа понтифика.
Эх, ваше высокопреосвященство, пан Станислав! Будь кардинал Дзивиш сейчас не архиепископом в Кракове по завещанию Папы, а, как и прежде, всего лишь секретарем-принципалом понтифика, все кровавые игры генерала иезуитов были бы пресечены немедленно. Но… ведь сам Дзивиш и «внедрил» Тадеуша в орден.
«Нам – то есть ему и Папе – очень нужны там свои люди», – убеждал он Кшыжовского.
Что ж, убедил.
Вот он, Ватикан, средоточие веры, приковывающий к себе умы и сердца сотен миллионов людей. И вот он, Ватикан, где все следят за всеми, запутавшийся в интригах настолько, что и не понять, какой там век на дворе. Порой кажется, что воскресли кровавые Борджиа или, пожалуй, и не умирали вовсе.
Тадеуш, Тадеуш, снявши голову, по волосам не плачут. А продавши душу?
Он поднялся со стула и, слегка пошатываясь, но вовсе не от выпитого коньяка, пошел вдоль стены в небольшой коридорчик. Слева была створка, ведущая в опочивальню генерала, а напротив нее – такая же резного дуба дверь ванной комнаты. Ее и открыл кардинал.
Отделка комнаты и сама ванна были редкого коринфского мрамора. От умывальника до ванны шла белокаменная скамья, на которую Кшыжовский и сел. Потом он достал из глубокого кармана сутаны небольшой флакон, граммов семидесяти, открыл пробку, понюхал содержимое и ощутил резкий запах карболки: фенол.
Кардинал подержал флакон у лица, уже было поднес его к губам, но резко отшатнулся и проговорил:
– Apage, Satanas![15]
Смертный грех самоубийства – нет, это немыслимо. Он поставил флакон на скамью, стянул с рук черные шелковые перчатки, под которыми тампонами были прикрыты стигматы, не заживающие благодаря едкому фенолу, – кощунственная карикатура на страдания Спасителя.
Кшыжовский плеснул немного фенола на тонкий тампон, прижал его к ране на внутренней стороне ладони и закусил губу от боли. Выждав несколько