Лже-Нерон. Иеффай и его дочь. Лион Фейхтвангер

до крайности. Варрон был страстный игрок, он вложил всю душу в игру, которую затеял. Но он не утратил чувства реальности и не скрывал от себя, что за этим тщедушным человечком стоит Рим, вся империя, с ее налаженной организацией, с ее веками накопленным искусством государственного управления, с ее армией, и что он, Варрон, который всему этому может противопоставить лишь своего никудышного Теренция, погибнет, если серьезно ввяжется в борьбу. Он достиг того, чего хотел, – он проучил Цейония. В глубине души он хотел, чтобы Цейоний дал ему возможность отступления. Если Цейоний вернет ему шесть тысяч сестерциев, он действительно ликвидирует все это дело и вернет Теренция в небытие, из которого извлек его.

      Губернатор, шагавший по комнате, услышав предложение Варрона, резко остановился. Тихо и с горечью сказал он сквозь зубы:

      – Вы вымогатель.

      – Вы любите крепкие слова, Цейоний, – ответил все еще дружелюбно Варрон. – Неужели, по-вашему, я послал бы вам тогда, в Эдессе, эти шесть тысяч, если бы вы – скажем так – не оказали на меня давление? Теперь давление оказывают на вас, Цейоний.

      Слова Варрона звучали так, как будто речь шла исключительно о личном конфликте между ним и Цейонием. И все же именно в ту минуту, когда Варрон произносил эти слова, у губернатора возникла смутная мысль, что здесь лицом к лицу стоят совершенно другие силы и дело не в нем и не в его школьном товарище. Ему представилось, что политика умершего Нерона была продолжением старого как мир процесса, который не может оборваться по слову губернатора, или даже императора, или армии. Он начал понимать, что здесь действительно многое переплетается незаметно, неуловимо, что признание Пакора, востребование шести тысяч сестерциев, появление Лже-Нерона, а может быть, и еще многое другое, о чем ему не было известно, – что все эти на первый взгляд не зависящие друг от друга вещи глубоко и неразрывно спаялись, что он и Варрон, когда они оба стоят лицом к лицу, на первый взгляд вольные принять то или иное решение, сами бьются в этой сети, движимые неведомыми им силами.

      Он казался сейчас странно беспомощным – чиновник, который неожиданно поставлен перед неразрешимо трудной задачей и не находит в прошлом подходящего прецедента. Как ему поступить – ему, привыкшему держаться испытанных образцов и точных инструкций?

      – Но я не могу отменять приказы, – сказал он, пожимая плечами, – которые я же издал как официальное лицо. От этого пострадает престиж империи.

      И как только он нашел это словечко – «престиж империи», он почувствовал себя уверенней. Это уже было нечто, за что можно ухватиться.

      – Престиж империи, – задумчиво повторил Варрон, – не кажется ли вам, что престиж империи больше пострадает от истории с Лже-Нероном, чем от возврата шести тысяч? Здесь, на Востоке, трудно предвидеть, чей престиж в конечном счете поднимет та или другая мера.

      К сожалению, Варрон был прав. Поэтому Цейоний не стал отвечать на его возражения и лишь констатировал:

      – Значит, вы не хотите мне помочь?

      – Хочу, –