В тот злополучный вечер он так и сказал Натальи:
– Я хороший человек!
– Паш! Ты мне изменил!
– Но я не хотел. Я же раскаиваюсь.
Павлик ходил за супругою по квартире, пока та собирала его вещи.
– Она по сути все сделала сама. Я почти ничего не делал…
– Паш, лучше заткнись.
Наверное, Павлик и впрямь был хорошим человеком. Он ничем не обидел ту женщину, с которой изменил своей Натальи. По окончанию рандеву сделал комплемент и оставил упаковку глазированных сырков, которые нес домой к ужину. И теперь Катерина позволила ему войти, поставить у порога огромную клетчатую сумку.
После двух чашек чая Павлик решил излить душу.
– Хорошей женщиной быть легко! Просто люби детей. И своих и чужих. Всех детей!
– А мужа?
– Мужа – можно. Но не обязательно. А я всего лишь один раз оступился. Я ведь даже не знаю, зачем я это сделал. С Натальей у нас все хорошо… Мы друг друга удовлетворяем вполне. Тебя-то понять можно, ты женщина одинокая…
– Паш, лучше заткнись.
На ночь Катерина его не оставила.
– Ты конечно парень хороший, но я не настолько «одинокая женщина».
Павлик привык, что после «Но» начинается самая суть.
– «Паш, ты очень хороший, НО нам лучше быть просто друзьями», – говорила одноклассница Вика.
– «Паша, ты хороший работник, НО я вынужден сократить штат», – говорил начальник автосервиса, где работал Павлик после школы, чтобы накопить себе на учебу в университете.
– «Паш, ты парнишка неплохой, НО хороший человек это ведь не профессия», – умничал отчим, намекая, чтобы он уже шел учиться хоть куда-нибудь. Но Павлик не мог хоть куда-нибудь. Он копил.
В пятиэтажном здании грозной советской постройки Павлика ждал Александр Македонский и тезка его Суворов, адмиралы Нахимов и Ушаков, красавицы Клеопатра и Жозефина, и еще многие и многие жаждущие поведать Павлику о себе, раскрыть все свои тайны. Павлик мечтал стать историком. Всего одного бала ему не хватило, чтобы поступить на бюджетное место на ист факе. И он решил, во что бы то ни стало, поступить на следующий год. Для этого нужно было копить деньги и учить, учить, учить…
А летом он встретил свою Наталью. Он писал ей стихи и угощал мороженым, дарил цветы и водил в пиццерию. Павлик ничего не учил. И ничего не скопил. Он впервые почувствовал счастье.
Павлик мечтал стать историком, чтобы копать глубь. Чтобы сидеть в архивах, трясущимися от волнения пальцами перебирать берестяные грамоты, ночами напролет вглядываться в Тэртерийские таблички, ездить на раскопки, писать монографии, снова и снова перечитывать «Повесть временных лет». И он поступил на исторический факультет, НО педагогического института. Теперь ему предстояло учить методику преподавания, педагогику и смериться с тем, что главной его задачей станет пересказ детям написанного в учебнике. Написанного до него, без него…
– Мне завтра на работу, Антош, пусти переночевать. Меня Наталья выгнала…
– Паш, ты же знаешь, я тебя очень люблю, ты хороший парень, НО у меня женщина.
Разрушитель
– Ой, Аля, давай без этого! У нас сегодня еще статья…
Впервые Аля обнаружила, что говорит с собой вслух стоя у стеллажа с вином в супермаркете.
Обычное дело перекинуться парой слов с призывно свистящим чайником или пустым холодильником, но с собой и на людях – это перебор. «Одичание» – поставила себе диагноз Аля, пока это не сделал кто-нибудь другой. И прописала две капли общения на стакан пива за тридцать минут до еды.
– Привет, мама, сеструча и все остальные.
Остальными были многочисленные Алины племянники, за ненадобностью свезенные к бабушке на выходные.
Дети гурьбой бросились к Але. Дергали за руки, висли на шее, обнимали за бедра, утыкаясь лицом в живот. Кто-то даже успел расстегнуть рюкзак, прежде чем Аля разогнала детей:
– Кыш, кыш, сиротский приют.
Самая младшая из детей Вероничка единственная, кто не побежал к тете. Она стояла в стороне и обсасывала пальцы. Аля подхватила племянницу и вместе с ней села за стол, накрытый прямо во дворе.
Мама поинтересовалась, как у Али дела. Та отмахнулась, и достала из сумки самое ценное, что только смогла там найти – тяжелую металлическую авторучку с копкой. Протянула ее девочке.
– Работаешь? – спросила мама.
Вероничка с интересом разглядывала ручку. Перекладывала ее из ладошки в ладошку.
– Не-а.
Мама всегда хотела, чтобы Аля преподала. Она помнила, какая возбужденная ее дочь приходила после университета. Размахивая руками, то опровергала нормандскую теорию, то оспаривала формационный подход к изучению истории. Мама смотрела на нее с восхищением, ничего не понимала из сказанного и прочила дочери большую светлую