Граница с Польшей. Часть I. Оксана Дмитриевна Колобова

, но для меня она всегда была Маркой. Прозвище Марка мне нравилось больше, чем Мари или Маня – так ее звали подруги и кое-какие непонятные мне люди, которых она тоже называла друзьями. Я закрепил его за ее узкой и бледной фигурой еще в колледже, где мы вместе проучились все положенное время, но так ни разу и не заговорили друг с другом. Маркой я звал ее у себя в голове, смотря на нее исподтишка, пока она убирала красную помаду со своих зубов и уголков губ, смотрясь в крохотное зеркало на крайней парте последнего ряда. В то время она была влюблена в преподавателя по Русской Диалектологии. Плечистый Козаржевский Д. Ч. обладал густыми упрямыми бровями и шикарным носом с горбинкой. Его карие глаза были пронизывающие и всегда «выстреливали» в собеседника, как я называл это в те времена. Дэ. Че., или Денис Тщеславович, как я говорил о нем за глаза, к тому времени был уже сед. Я знал, что из их романа никогда ничего не выйдет и что это было даже опасно. Почему, я бы ответить точно не смог, и если бы на экзамене он «выстрелил» в меня глазами, а потом – этим вопросом, я бы встал и ушел, а потом не пришел бы на пересдачу. Сдается мне, Марка могла звать его Коржиком. А меня она не звала никак, и только потом, когда мы случайно стали встречаться и так же случайно впоследствии поженились, всегда коротко и бесхарактерно – Саша. В ее рту мое имя превращалось в кашу. Расстояние от С до Ш практически не улавливалось, как будто мое имя состояло только из двух этих нервных и беспокойных букв – таким я и был. За все время учебы мы с Маркой только единожды пересеклись взглядом – тогда, когда я случайно уронил под парту свою ручку и на секунду прикрыл его величавую голову своей – нежной и предрасположенной к самоанализу. Я этот день запомнил.

      Она была еще одной маркой в моей коллекции марок. Я мог просто молча сидеть или что-то ей говорить – это было без разницы. В ответ на все то она неизбывно пялилась на меня своими глупыми глазами и улыбалась. Да, она была словно марка. С ней можно было делать все что угодно – приклеить себе на лоб или порвать к чертям, а может, и навечно прилепить к какому-нибудь конверту, отправив по Почте России. Тогда бы ее швыряло по городу еще несколько месяцев, а потом письмо где-нибудь да затерялось. Иногда я думал, что если бы оно так и было, на ней была бы нарисована какая-нибудь глупая и ни к чему не обязывающая картинка вроде слона на гимнастическом шаре или гигантской мухи, влипшей в жвачку. Если бы она была маркой, ее конверт точно не был бы хоть кому-нибудь нужен. В него бы положили газету или пустые рекламки, которые выбрасываются всеми тут же, стоит увидеть их краем глаза.

      Но так же она была обычным человеком из костей и плоти. Наверное, кроме этого у нее за душой ничегошеньки не было. Когда друзья спрашивали меня о том, почему я в нее влюбился, я молча вставал и уходил. Я боялся этого вопроса. Ответа на него я так и не смог найти, где бы я не искал. Все наши друзья были ее друзьями. Она любила жить на полную катушку и вечно где-то таскаться, а может, и с кем-то. Одного человека ей всегда было мало. Но я это знал с самого начала. Она была маркой, которая постоянно выпадала из моего альбома, и мне приходилось нехотя искать ее по всему дому, пока не обнаружу ее в каком-нибудь неожиданном месте вроде холодильника, ящика с носками или туалетной полки для моего бритвенного станка и ее кремов. Это была внутренняя и ничем не подкрепленная необходимость – так, будто для счастья мне было достаточно ее глупого рта и таких же глаз, которые сидели в ее лице, как пуговки или ягодки. Мне было достаточно того, что она была приклеена к моему листу. Мне было достаточно ее пустого молчания, в котором не могло быть контекстов. Но любое хобби когда-нибудь начинает надоедать. В особенности – коллекционирование марок.

      Марка работала в магазине обуви, а за пределами работы ничем не занималась и не интересовалась. Ей было весело жить. И может статься, она намеренно не впускала в свою голову ничего лишнего. Как говорила Марка, ее мысли всегда смотрят вперед. Я отвечал ей, что у нее никогда не было мыслей, и что они уж точно не могли посмотреть дальше своей переносицы. Будучи подростком, Марка смотрела фильмы про красивых девчонок и каталась на тачках со своими одноклассниками. И примерно в то же самое время я и начал писать свои книги. Мы были разными людьми. Я не знал как нас так занесло – меня к ней, а ее – ко мне. Но я знал только одно – это не могло произойти по нашей воле. Наверное, мы никогда не любили друг друга.

      С этого, пожалуй, и можно начать.

      II Иллюзии

      Думая об этом, я сидел в своем любимом кресле. Плетеное, оно было колючим к голой коже. Но я любил это ощущение. Я любил, когда ляжки, неприкрытые пляжными шортами или нижним бельем, немного пощипывало плетение и тогда я раз за разом наклонялся, чтобы почесать зудящие места. В этом кресле, выставленном на веранде в углу, я смотрел на горящую над горизонтом сферу и наблюдал в каком направлении от меня убегали куски растерзанных ветерком облаков. Все вокруг меня томилось в свете уходящего солнца. И бокал с вином, и малюсенькая крышка от банки, служившая мне пепельницей, и чересчур большой стол, и подобные ему ступени, щекотаемые молодой травой… Все вокруг, нагретое ужасным пеклом полудня, наконец-то приходило в себя – тогда,