– Сказать честно, по настоящему, – голос ее зазвучал глухо, прерывисто. Она как бы делала усилие над собой.
– Конечно, скажи.
– Мне правда самой совсем не хочется уходить
– Тогда останься!
– Остаться? – Вопросительно переспросила она, – остаться, да, – она помолчала, как бы собираясь мыслями, – это невозможно и вообще
– Что ты имеешь в виду.
– Зачем ты спрашиваешь. Зачем ты все время спрашиваешь?
– Я больше не буду.
– Молчи.
– Ты видишь у меня рот на замке.
– У меня на спине нет глаз.
– А мы сейчас посмотрим
Я подошел к Маше сзади обнял за плечи. Она не убрала рук от теплых кирпичей.
– Точно говорю, нет! – сказала она шутливо.
– Я не верю.
– Легким дыханием, я убрал волосы и поцеловал ее шею. Поцеловал еще раз. Еще.
– Ничего не нашел?
– Пока нет.
– Я же говорила.
– Я целовал и целовал, тонул в ее мокрых волосах, она не реагировала, только сильней жалась к печи.
– Мы так не договаривались! – прошептала она, наконец.
– Мы без уговора!
– Я вообще пришла не к тебе, а к Мусе.
– Мне показалось, ты передумала.
– Ничего не передумала милый. Где Муся?
Платье оставалось не застегнутым, и я начал легонько прикусывая губами спускать его с плеч, вначале с одного, потом с другого и целовать мокрые ключицы, продолжение шеи, острые лопатки, спину.
– Ты мне дашь увидеть Мусю. Я хочу Мусю и домой.
Платье ее сползло на талию, чуть задержалось и беззвучно тяжело упало на пол.
– Маша! Повернись! – попросил я тихонько, как будто кто-то мог услышать нас.
– Не-е-е -т! – еще тише и протяжно ответила она,
– Почему?
– Мне сты-ы-дно милый? И Я бою-юсь.
– Я хочу увидеть их.
– Их?
– Твои грудки!
– Они обычные! – Сказала она, с улыбкой в голосе.
– Они необыкновенные.
– Они маленькие.
– Они прекрасные.
– Скажи еще что-нибудь хорошее про них, и я повернусь, – проговорила она и засмеялась.
– Они просто прелесть у тебя, и мне ужасно хочется ласкать их сильней и сильней. – Она, смущенно глядя в пол, обернулась, прикрыв их руками. Я стал целовать ее ладошки, убирая каждый пальчик губами и оголяя нежные возвышенности и, наконец, она опустила левую руку, потом правую, и я целовал их, целовал нежно и страстно, немного, прикусывая соски. Она тихонько вскрикивала от боли.
– Что ты делаешь, ну что ты творишь, – шептала Маша с легким укором, а сама руками держала мою голову и гладила ее. Так продолжалось, казалось вечность, но все, же я опустился перед ней на колени и стал целовать, упругий девичий живот, розовые трусики, в начале у резинки, потом ниже и ниже.
– Не надо, я прошумилый не надо, – шептала она как в забытье. Холодная мокрая материя была почти прозрачна, и темный треугольник ясно читался на ней. Я целовал прямо в него.
– Сумасшедший.