– А мне очень хотелось бы, чтобы он когда-нибудь рассердился! – задорным тоном воскликнула Габриэль. – Я терпеть не могу, когда он со снисходительной улыбкой смотрит на меня с высоты своего величия, как будто я – слишком ничтожное дитя, чтобы рассердить его, и всегда лишь улыбается, когда я стараюсь сделать это. А когда он оказывает величайший знак своей милости, целуя меня в лоб, мне просто хочется сбежать от него. Как только я приближаюсь к дяде Арно, у меня такое чувство, что мне нужно всеми силами защищаться от всего, что исходит от него. Право, не знаю, что именно, но что-то тяготит и мучит меня. Я не могу обращаться с ним, как с прочими людьми, да… и не хочу этого.
В последних словах девушки звучала твердая решимость; она взяла со стола шляпу и светлый зонтик и направилась к двери.
– Куда ты? – спросила баронесса.
– В сад… на полчаса, в комнатах слишком жарко.
Баронесса стала отговаривать ее, убеждая прежде покончить с вопросом о туалетах, но Габриэль, по-видимому, потеряла всякий интерес к ним и не обратила ни малейшего внимания на доводы матери. Через минуту ее уже не было в комнате.
Сад находился позади замка, стены которого ограничивали его лишь с одной стороны, с другой он простирался до самого края замковой горы, оканчивавшейся крутым обрывом, высокая стена обрушилась, а остатки ее, обвитые густым плющом, не мешали свободно смотреть вдаль. Вид на долину отсюда был замечательно красив. Сад, тенистый и мрачный, почти не пропускал солнечных лучей, но обладал своеобразной прелестью: его осеняли великолепные вековые липы, ветви которых сплетались в непроницаемый густой шатер. Могучие деревья как будто оберегали молодую поросль, поднявшуюся на месте прежних валов и укреплений и украшавшую своей свежей зеленью замковую гору. На зеленой лужайке посередине сада журчал старинный, во вкусе восемнадцатого века, фонтан. Темный влажный мох покрывал головы и руки каменных ундин[1], поддерживающих раковину, из которой водяная струя, рассыпаясь тысячами брызг, падала в обширный бассейн.
«Ключ ундин», как называли фонтан, был так же стар, как и замок, и пользовался своеобразной славой в окрестности. С ним была связана легенда о его целительной силе, и никакой прогресс, никакое просвещение, ни даже то обстоятельство, что старый замок давно превратился в простое казенное здание, не могли уничтожить народное суеверие. В известные дни года из фонтана черпали «целительную» воду, которую употребляли как лекарство против всех болезней, к неудовольствию губернатора, протестовавшего против такого беспорядка. Он запретил вход в сад посторонним, но эта мера оказала как раз обратное действие: стали подкупать подарками слуг и делали тайно то, чего не могли делать открыто,