в том, что Бенедикт будто собирался отчитываться перед этим негром, но он, Бенедикт, тут же понял, что это не просто не имеет смысла, а даже вредит репутации его самого, то есть репутации Бенедикта, ведь в наше время кто знает, какие жучки могут быть расположены в разных местах помещения – быть может, или даже
скорей всего – — их кто-то сейчас слышит. И Бенедикт даже несколько пугается и становится топорным, упёршись в достаточно большую и громоздкую фигуру Маршала, хотя и сам является достаточно крупной фигурой по телосложению… Бенедикт начинает сильно думать, что пытается, кажется, пресмыкаться перед этим негром – что выглядит чересчур – — хотя и перед негром, которого Бенедикт ещё хоть как-то, да уважает, если это, конечно, можно называть уважением – это нечто похожее на слабое такое доверие, в котором-то Бенедикт и не является особо уверенным. Однако у Бенедикта нет возможности довериться другому в том вопросе, раскрытие которого подразумевает данная беседа Бенедикта и Маршала: да и вдруг другой был бы хуже качеством, как может иногда выразиться сам Бенедикт о своих слугах, по большей части которым он вовсе никак даже слабо не может довериться – не говоря уж и о сильной на них надежде. Бенедикт часто говорит так об этом: «Лучше сам вбей гвоздь башмаком, чем будешь просить работника с хорошим молотком, который и последний башмак у тебя украдёт…» И в этом нет ничего зазорного, ведь реально лучше сделать самому то, о чём либо устал просить, либо уже нет никакой надежды, что это осуществится чужими усилиями.
– Они? Что-то поменялось? – — неодобрительно кивает Маршал. Он, Маршал, чувствует, что что-то изменилось – и поэтому начинает ощущать недоброе.
– Их стало около четырёхста, – говорит чётко Фрэнсис и оказывается в кабинете Бенедикта, усаживается в кресло, в котором он сидел ещё при первой встрече. Бенедикт так же садится в кресло, в котором он, Бенедикт, так любит сидеть. В кабинете есть и третье кресло, которое тут же занимает Маршал.
– Около четырёхста… Ладно. Мы с этим справимся. Он не имеет прошлого, – – отчеканивает как-то чопорно Маршал. Он имеет в виду, что Давиду не на что опираться – все мосты сожжены, поэтому Давиду просто некуда деваться – — Маршал решает, что Давид рано или поздно сдастся. Быть может, Маршал надеется, что Давид просто сам себя убьёт – это полностью решает проблему Маршала с Давидом – как, впрочем, и судьбу Бенедикта, который надеется давно на скорую смерть Давида, однако та никак до сих пор, к сожалению этих двух, не происходит. Фрэнсис в этом плане не особо ждёт смерти Давида, потому что считает горделиво: Давид ему нисколько не мешает и никак не угрожает. Конечно, Фрэнсис чувствует некоторые опасения в свой адрес от мусульманского окружения Давида, но не придаёт этому особого значения, так как ему не хватает понимания того, насколько Давид может быть для него, то есть для Фрэнсиса, опасен. Фрэнсис вообще не считает Давида угрозой – он считает Давида тем, кто
