Здесь водятся комары!. Руслан Ходяков

скупую мужскую слезу, а именно заплакать с гортанным стоном, со всхлипываниями и причитаниями. Тася, мельком взглянув на матовое, безупречно чистое лицо Лады, вскрикнула: «Ладочка», – и, зарыдав громче прежнего, при жалась к моей груди. Она была единственной ее подругой, Витька, стоявший у изголовья и до белизны закусивший нижнюю губу, единственным другом, а я, глупо глядевший в ее почти живое лицо, тем, кого она любила больше всех людей на свете. Так уж получилось. Поэтому только трое мы провожали ее туда, откуда, как известно, не возвращаются. Никогда. Какое страшное слово «никогда». Сколько обреченности, сколько нудной, как зубная боль, безнадежности содержится в нем. Оно как стена, о которую можно расшибить голову. Стена невидимая и несокрушима. Никогда. Я смотрел в лицо Лады и вдруг почувствовал, что мне невыносимо захотелось заглянуть ей в глаза. Я готов был дать руку на отсечение, что в них горела бы жизнь, они светились бы прежней игривой дерзостью. Черт побери! Я чувствовал этот взгляд! Сквозь белоснежные веки. Из-под длинных ресниц. Он буравил меня. Терзал! «Я тебя не оставлю, Беркутов! Никогда,» – всплыла в памяти ее фраза из последнего нашего разговора, Господи! Опять «никогда!» Я не выдержал и отвернулся.

      – Хватит? – выдавил из себя Витька – Ой, деточки, молодая какая! – это сказала незаметно появившаяся старушка, пришедшая навестить своего покойного мужа, то же похороненного на этом участке

      – Хватит? – снова спросил Витька. Таська затрясла головой и полезла в сумочку за носовым платком. Тушь растеклась по ее опухшему от слез личику.

      – Молодая какая… – еще раз повторила старушка и, кивая головой, побрела меж крестов в дальний конец участка.

      Витька закрыл крышку. Послышался звук приближающегося трактора. Пока трактор-экскаватор рыл яму в не успевшей еще промерзнуть земле, пока близнецы-могильщики, сопя, с профессиональной ловкостью обтесывали лопатами края могилы, в нее успело набраться порядком талой воды. И гроб с телом Лады пришлось опускать прямо в воду. Страшно было дышать это зловещее хлюпанье и еще страшнее жалящее жужжание выдергиваемых из-под гроба ремней. Мы по очереди бросили в могилу по горсти земли. Сначала я, потом Таська, потом Витька. Когда эта символическая часть церемонии была закончена, Витька дал отмашку, и экскаватор завершил начатое. Братья-могильщики окантовали могилу. Витька, не глядя, дал им чаевые и они укатили на своей «девятке», обогнув на повороте урчащий трактор.

      Я принес давешние скамейки. Тася сходила к машине и вернулась с бутылкой водки «Смирнофф», бутылкой любимого Ладиного грейпфрутового ликера, хрустальными рюмочками и парой-тройкой ажурных бутербродов в плетенной корзинке. Мы сели и молча помянули покойницу. Витька наполнил до краев рюмку ликером, накрыл бутербродиком и поставил ее Ладе на могилу. Снова пошел редкий, мокрый снежок. Пушистые снежинки падали на рыжую землю. Кричали вороны. Еще одна темная туша самолета проползла над нами, волоча за собой шлейф монотонного гула.

      – Пойдем, –