© Юрий Меркеев, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Для худосочного и неврастенического юноши Льва Корюшкина, студента-медика, заканчивающего пятый курс института и собирающегося проходить интернатуру в психоневрологической клинике, женитьба была тем спасительным для карьеры шагом, благодаря которому молодым медикам позволительно было самим при распределении выбирать место работы. Лишь бы, как говорится, «заказчики» были не против. Единственное, что, по мнению его строгой и властной мамы Людмилы Львовны, необходимо было срочно предпринять – это женить сына. Да и сам Лев Николаевич был не против жениться – без особенных чувств, без огня страстей, помутнения рассудка, – жениться на какой-нибудь серенькой скромной девушке, как на условии к первому карьерному шагу. Что ж поделаешь – не испытал еще юноша той волнующей игры ума и души, которая всегда протестует против рассудочного цинизма. Да и мама – строгая, властная и влюбленная в сына до безумия, не хотела допустить в семью женщину, которую сын мог бы поставить на пьедестал наравне с нею. Левушку она воспитывала с малолетства одна после жуткого «предательства» мужа, который повесился в ванной и оставил подленькую записку: «Виновной в смерти считаю свою жену-ведьму!» Записку Людмила Львовна сожгла, похоронила злодея в одной могиле с его матерью; пришлось при этом слегка приплатить кладбищенским работникам, однако так она смогла рассчитаться за все обиды, которые ей нанесли когда-то муж и свекровь; пусть хоть на том свете узнают, что значит обижать гордую женщину!
Внешне Левушка являл собой тип человека, именующегося в просторечии «ботаником». Замученный жестокой любовью мамы, книжными знаниями, зажатый условностями внешних приличий пай-мальчик, он легко краснел и робел от посторонней грубости, будь то прокуренный бас шофера автобуса, напоминающий о присутствии в общественном транспорте контролера, или окрик базарной торговки, навязывающей посетителям рынка свой товар. И внешне был мало симпатичен – такие обычно девушкам не нравятся. Высок, но нескладен, болезненно худ; кожа на лице была усеяна мелкими прыщиками, длинный нос был с горбинкой; глаза, которые он стремился все время от людей прятать, смотрели на мир нерешительно и тревожно, как у человека с нечистой совестью. Впрочем, учился молодой человек хорошо и с детства дружил с соседской девчонкой Валей Нестеровой, которая уважала в Корюшкиных природный ум, интеллигентность, тихость, которую нередко путают со скромностью. Сама Валя была, что называется, из «простых»: папа и мама у нее работали на заводе, она же мечтала когда-нибудь поступить в педагогический институт, а пока работала нянечкой в ясельной группе «Колокольчика». Ей немного льстило, что за ней ухаживает будущий врач, впрочем, назвать действия Льва Николаевича ухаживаниями можно было лишь с большими погрешностями. Но когда на работе заходил разговор о ее личной жизни, Валентина всегда напускала на себя томный вид и начинала со вздохами объяснять подругам, как тяжело в наше время приходиться медикам, которые вынуждены работать на две, а то и на три ставки.
Ухаживал за ней Левушка как-то и в самом деле странно: никогда не встречал ее после работы, не дарил цветов, никогда не приглашал в гости к своим редким друзьям-медикам. Приблизительно раз в месяц он являлся к ней домой в костюме и галстуке, преподносил ее маме конфеты и полдня молча сидел на диване в маленькой комнате. Со стороны могло показаться, что он ходит в гости к Екатерине Васильевне, а не к Вале. Отец девушки, Николай Степанович, не понимал Корюшкина и не знал, о чем с ним говорить. Однажды завел было разговор о медицинском спирте, о его полезном влиянии на организм. Лева, сам не пьющий и, более того, зло осуждающий всех пьяниц на свете, шутку Николая Степановича не понял, и разговор, только начавшись, тут же затих. После этого случая Валин папа перестал обращать внимание на дочкина ухажора, игнорировал его, как рабочий человек с завода может игнорировать… грязь на своих мозолистых руках, старался вообще не примечать Льва Николаевича. Мог, – и это было не раз, – прошлепать при госте в одних трусах босиком в ванную, выругаться вслух матом. По большому счету он не принимал всерьез субтильного Левушку, который, по его же словам, «не был добытчиком и мужиком» и часто с горечью думал о том, что когда-нибудь этот «вьюноша-лапша» станет его зятем.
Как-то раз перед Новым годом Николай Степанович и вовсе разозлился на Левку за то, что тот не вмешался в его ссору с дочерью, когда он с сильного похмелья хотел выпить бутылку шампанского, стоявшую до времени в холодильнике, а Валентина вырвала ее у него из рук и спрятала в комнате. Дескать, шампанское дорогое, марочное, подарок Корюшкина. Негоже, мол, такое тонкое по аромату вино пить с грубого самогонного похмелья. Николай Степанович усмотрел в словах дочери пренебрежение к себе, простому русскому мужику-работяге, поскандалил, разбил посуду, почему-то обвинил Вальку в «жидовстве» и, послав всех к чертовой бабушке, ушел к соседям за самогоном. Потом, когда вспоминал об этом эпизоде, нехорошо улыбался, особенно когда в памяти всплывало перекошенное от страха лицо молодого человека. «Это ж надо, так испугаться?! Баба, не мужик, – глухо смеялся Николай Степанович. – Цыпленок