Тишина. Все кончено. Наконец толпа детей выстроилась по одну сторону, женщины – по другую. А между ними двумя рядами стояли полицейские. Они все время выкрикивали, что женщины и дети старше двенадцати уезжают первыми и что остальные присоединятся к ним через неделю. Их отцов уже отправили по назначению. Так что все должны подчиняться приказам и сотрудничать с властями.
Девочка увидела мать, стоявшую вместе с другими женщинами. Ее мать смотрела на дочь со слабой, но храброй улыбкой. Казалось, она говорила: «Видишь, родная, с нами все будет в порядке, так говорит полиция. Ты приедешь к нам через несколько дней. Не волнуйся и не бойся, славная моя».
Девочка огляделась по сторонам, рассматривая столпившихся вокруг детей. Их было так много. Она смотрела на малышей, едва научившихся ходить, на их лица, искаженные тоской и страхом. Она увидела маленькую девочку с порванными, кровоточащими мочками ушей, которая протянула ручонки к своей бабушке. Что теперь будет со всеми этими детьми, что теперь будет с ней? Куда увозят их родителей?
Женщин заставили построиться в несколько рядов и вывели через ворота лагеря. Она увидела мать, которая с высоко поднятой головой шагала по дороге, ведущей через деревню к железнодорожному вокзалу. Мать обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на нее.
А потом девочка потеряла ее из виду.
– Сегодня у нас хороший день, мадам Тезак, – сообщила мне Вероника с сияющей улыбкой, когда я вошла в белую, залитую солнечными лучами комнату. Она была одной из сиделок, которые ухаживали за Mamé в чистом и приятном доме престарелых, расположенном в семнадцатом arrondissement, неподалеку от парка Монсо.
– Не называйте ее мадам Тезак, – пролаяла бабушка Бертрана. – Она не любит, когда ее так называют. Зовите ее мисс Джермонд.
Я не смогла скрыть улыбку. Вероника же, напротив, явно была выбита из колеи.
– И в конце концов, мадам Тезак – это я, – с некоторой высокомерностью заявила пожилая леди, демонстрируя полное пренебрежение второй мадам Тезак, своей невесткой Колеттой, матерью Бертрана. Это так похоже на Mamé, подумала я. Такая раздражительность и сварливость, и это в ее-то возрасте. Ее звали Марсель. Ей было ненавистно это имя. Никто и никогда не смел называть ее Марсель.
– Прошу прощения, – извинилась Вероника.
Я легонько коснулась ее руки.
– Пожалуйста, не переживайте из-за этого, – сказала я. – Обычно я не пользуюсь фамилией мужа.
– Это все американские штучки, – заявила Mamé. – Мисс Джермонд – типично американское обращение.
– Да, я заметила, – поддакнула ей несколько воспрянувшая духом Вероника.
Что же ты заметила, хотелось бы мне знать, подумала я. Мой акцент, мою одежду, мою обувь?
– Итак, у вас сегодня