– Земля! Земля!!!
Прибежал взволнованный помощник:
– Капитан! Земля в одном румбе слева по курсу!
Он прочитал вслух, ровным голосом, без интонации, сразу переведя на голландский[1]:
– У дурака, что в сердце скрыто, то и на лбу написано, то и с языка срывается, – поместил закладку из панциря черепахи между страниц, закрыл потрепанный томик, поднял на помощника взгляд светло-серых глаз. – Я ведь еще не настолько оглох, чтобы не слышать воплей юнги из корзины.
И вновь погрузился в неспешное чтение. Любой член команды «Меркурия» был убежден, что шкипер знал заранее о ветре, наполнившем паруса, знал, что встающая на горизонте горная гряда с неизбежностью станет плодородным зеленым островом с множеством прохладных ручьев и пресных озер.
– Ламмерт, ступай с лотом на фок-руслень, – капитан ван Бролин появился на шкафуте, когда «Меркурий» уже входил в широкий залив. По бокам стали видны барашки волн, разбивающихся о рифы или камни у берегов. – Убрать нижние прямые паруса!
Моряки слаженно бросились выполнять команду.
– Дна нет! – крикнул Ламмерт, серьезный, голенастый, как цапля над водой, сходство увеличивал длинный нос и клочья светлых волос, торчащих сзади из-под выцветшей банданы.
– Не переставай бросать лот! – капитан поднялся на шканцы, вглядываясь в приближающийся берег, в залив и высокий горный хребет, покрытый лесами. Солнце понемногу опускалось к морскому горизонту за кормой «Меркурия».
– Девять саженей! – крикнул матрос.
– Убрать марселя на гроте! – скомандовал ван Бролин.
Под одним фок-марселем «Меркурий» медленно приближался к песчаному берегу. Прилив сейчас или отлив – от этого зависело многое.
– Восемь саженей!
– Вижу бревно, – крикнул сверху глазастый юнга, – оно движется от берега! Уверен в этом!
– Спасибо, Биллем! – шкипер поблагодарил смышленого юнгу, который не забывал уроков. Значит, сейчас отлив, и можно не волноваться.
– Семь саженей!
«Меркурий» шел прямо по центру залива, зеленые джунгли постепенно приближались, так что можно было разглядеть уже отдельные деревья.
– Похоже, остров необитаем, – отметил очевидное помощник. – Во всяком случае, не видно дымов и прочих следов людей.
– Шесть и три четверти!
– Отдать якорь! – скомандовал Якоб ван Бролин.
Вахта кинулась убирать паруса, якорный канат затарахтел в клюзе, ветер и отлив развернули «Меркурий», и он замер, как приветствие из Нижних Земель и Европы берегу острова или незнакомому континенту. Приветствие, оставшееся без ответа.
– Шлюпку на воду!
Вахтенные моряки с завистью смотрели на тех, кто отправляется на берег вместе с капитаном – вот-вот они напьются свежей воды, нарвут фруктов и, если повезет, добудут свежую дичь. В шлюпку спустили четыре аркебузы, пустые бочонки для воды, матросы обвешивались пороховницами, ножами и тесаками.
– Биллем, мою шпагу и пистолеты! – распорядился Якоб ван Бролин. – Ты тоже отправляешься с нами.
Мальчишка едва не завизжал от восторга, стремглав бросаясь выполнять поручение.
Он разменял пятый десяток, но так и не научился скрывать радость, впервые ступая на берега, которых еще не касалась нога европейца. Это было самое захватывающее в жизни ощущение, и таким оно оставалось, когда все уже напились из ручья, в котором игрались маленькие рыбки, и двинулись на поиски съедобных плодов земли, животных и следов человека. Тропический лес изобиловал птицами в роскошных перьях, насекомыми и цветами, но приказ капитана был не стрелять в мелкую дичь, а попробовать найти каких-нибудь свиней, коз или оленей.
Пока ничего подобного морякам не повстречалось, и они разошлись в пяти направлениях, договорившись вернуться к ручью с пресной водой, возле устья которого оставили шлюпку, перед закатом. Бездетный Якоб ван Бролин, пользуясь капитанскими привилегиями, пошел с Виллемом, которого успел полюбить за живой и пытливый ум. Прогулка по лесу давала возможность рассказать мальчику о растениях и животных, которых встречал шкипер в своих многочисленных морских странствиях, об обычаях других народов, ритуалах, верованиях, еде и оружии. Для десятилетнего паренька, выросшего без отца, это были восхитительные моменты, пожалуй, лучшие в его короткой и нелегкой жизни.
Внезапно Биллем Баренц замер, вслушиваясь в странный шум,