Зима в Калифорнии не такая, как в России. Вместо сугробов редкий дождь, а гирляндами украшены пальмы. Спустя четыре года мне по-прежнему трудно поверить, что Новый год в Америке – это повод закатить вечеринку и позвать друзей, а не семейный праздник. Проводам старого года не сравниться с Рождеством и Днем благодарения.
Покончив с наркотиками, я возненавидела вечеринки: тусовщики рады поделиться порошком… Поэтому я напросилась к Эмилии и Джеймсу. С друзьями и трехлетней Ким мы собирались уютно провести вечер: приготовить ужин, поиграть в настольные игры, посмотреть «Интуицию» и «Холодное сердце». Cotton Candy закрыли до выходных, и в лофте на втором этаже нам никто не мешал.
– Как поговорили? – Эмилия вытерла муку со лба и поставила в духовку штоллен[6]. Подруга приехала из Мюнхена, и немецкий кекс был частью ее рождественской традиции.
Я жила в Германии пару лет, но и мне штоллен напомнил о празднике. О волшебном, беззаботном времени…
– Ты в порядке, Ари?
Обычно я рассказывала подруге все, но… ее зеленые глаза счастливо сияли, и я вспомнила блеск в глазах Стивена, когда он показал мне снег. Физически больно оттого, что Стив далеко.
Я через силу улыбнулась и устроилась на диване: кинула свитер рядом, достала из кармана телефон.
Джеймс и Ким украшали маленькую елку, Эми занялась пуншем. Мои друзья были семьей, вновь напомнив, что своей у меня нет. Никогда не было, наверное. Оттого больно вспоминать Новый год: в зимний праздник я чувствовала дом – домом, в плане не house, а home, домашний очаг. «Мы должны быть как все», – твердила мать. Для нее имидж был превыше всего. А я радовалась притворной нормальности. Мы ставили ель до потолка, нарезали салаты, звали родственников, смотрели концерты по телевизору, говорили тосты, открывали подарки…
Я до боли сжала корпус телефона. Иллюзия. Светлое пятно среди тьмы.
Эмилия и Джеймс шутливо спорили, нужно ли добавлять в пунш ягоды, Ким гремела пластиковыми елочными игрушками.
Снег… идиллия друзей… традиционная немецкая выпечка… и Стивен далеко. Что-то из этого меня добило. Твердила – прошлое в прошлом, но ввела на экране «Александр Тешер». Чего я хотела? Поздравить отца? Узнать, помнит ли он единственную дочь?
Пальцы свело, а сердце забилось так сильно, что в ушах зашумело. Поиск. В браузере. А на моем лбу словно точка лазера. Огромный красный крест. Отец точно меня найдет. Страница загружалась, и я не дышала. Но первые же статьи помогли наполнить легкие воздухом, густым из-за аромата выпечки. «Александр и Анна Тешер заявили: их дочь Арина Тешер учится в закрытом университете в горах Европы». Одна строчка о без вести пропавшей, а вернее, сбежавшей дочери. Лживые улыбки на пиксельных снимках. Сверкающий «Ролекс» на его запястье и блестящие украшения от «Тиффани» на ее шее.
Родители. Это слово не вызывало теплых ассоциаций, словно любое бытовое обозначение – окно, стул, комната. Тогда