Это был единственный раз за всю их долгую совместную жизнь, когда Анна Ивановна осознанно шла впереди, а Петр Иванович, отступив на шаг назад, шел, контролируя все подходы к объекту своего интереса и просчитывая планы отражения атак потенциальных подвыпивших конкурентов, бродивших в темноте и оглашающих веселыми рыками округу.
‒ Давай поешь. Нечего ерунду всякую смотреть, ‒ Анна Ивановна положила на стол деревянную подставку и поставила на нее горячую сковороду, по-свойски зачесав на полысевший череп мужа свесившийся ему на глаза чуб.
Петр Иванович, возмущенный безразличием жены, распахнул налившиеся кровью глаза, раздраженно переложил непослушный чуб в противоположную от укладки жены сторону, откинулся на спинку стула и в недоумении развел руками.
‒ Ерунду, говоришь? ‒ нервно дернув шеей и подавшись всем телом вперед, он с вызовом смотрел на Анну Ивановну, которая, предугадав дальнейшее развитие событий, выключила телевизор и, не обращая на мужа никакого внимания, закружила по кухне, явно что-то разыскивая.
‒ Этой вот, как ты говоришь, ерундой как раз и развалили страну! Там переименовали, тут памятник снесли и на тебе – память у народа и постирали, реформаторы хреновы.
Петр Иванович не сводил глаз с порхающей из угла в угол жены, явно желая начать и выиграть битву.
Анна Ивановна же, не желая вставать на опостылевшую ей уже тропу словесной войны по теме несовершенного политического устройства страны, наконец нашла то, что искала, и с победной улыбкой положила на стол, возле остывающей сковороды с яичницей, толстый журнал кроссвордов и огрызок простого карандаша.
‒ На-ка, лучше мозги потренируй, ‒ ласково глядя мужа, сказала Анна Ивановна, и Петр Иванович раздраженно выдохнул, понимая, что боя не будет.
Он нервно надел на нос очки, что висели у него на шее на шнурках, и выразительно посмотрел поверх них на жену, которая села рядом и принялась как ни в чем не бывало пить чай.
Не зная, куда деть подавленное, но не пережитое еще возмущение, Петр Иванович принялся яростно тыкать вилкой в яичницу, поедая ее с показным остервенением, другой же свободной рукой он так же яростно листал журнал в поисках неразгаданного еще кроссворда.
Это была, пожалуй, самая большая его страсть ‒ ну, если не считать, конечно, страсть к спорам и дискуссиям на политические темы. Он штурмовал словесные бастионы, расшифровывал закодированные формулировки и чувствовал себя завоевателем, шаг за шагом разрушающим выстроенные перед ним стены. И каждый раз, вписывая в кроссворд последнее разгаданное им слово, он испытывал ни с чем несравнимое удовольствие.
‒ Правитель, правитель. Шесть букв, первая ‒ сэ, ‒ забурчал полушепотом Петр Иванович, все еще недовольно