После второго, кольнувшего комариком, укола Оля проспала весь остаток дня. А ночью вернулась Боль. Пронзила из виска в висок ржавая игла, выжигая мозг белоснежным, кружевным огнем. Терпела, сколько могла. Мертво зажав зубами угол одеяла. Под конец не выдержала. Застонала тонко, на выдохе.
Пожилая соседка, приподняла голову, сварливо выругалась, и тяжело протопала в коридор, вызывать дежурную.
Медсестра, недовольно вздыхая, вынула ампулу, украдкой глянула на спящих соседей, и незаметно уронила стеклянный цилиндр в кармашек крахмального халата.
Укол безобидной глюкозы помог мало. Как и в прошлую ночь, спас от мучительной боли омут беспамятства.
«Ожидание хуже смерти, – слова вынырнули из мутного от беспамятства сознания под самое утро. – Смерть? Это хорошо. Это когда ничего. Ни ржавой иглы, ни кружевной белизны. Ничего».
Ждала долго. Голова тихо кружилась, тошнило, но игла так и не появлялась. Задремала, когда послышалось шорканье по полу мокрой тряпки и бормотание уборщицы.
Разбудил ее все тот же человек в белом. – Ну-с, как мы себя чувствуем? – присел эскулап возле кровати. – Э… милочка, – потянул он носом. – Маша, а что, она утку не просила? Ну, вы, голубушка, проследите. Ладно, ладно, знаю, что некому. Склонился к пациентке.
Как сегодня голова? Болит?
– Нет, сегодня не болела, – зачем-то соврала она и добавила, опасаясь забыть: – Скажите – что со мной?
– Вовсе здорово, – Повторил эскулап. Выслушал пульс.
– Что гинекология? – Поинтересовался он у сестры.-
Та глянула карточку: – Разрывы, но заживают, назначили процедуры.
– А на пластику возили? Хотя… – доктор махнул рукой. – Ладно, потом. Если вернется, всегда успеем. А нет, и так сойдет.
– Ну, поправляйся, милая, – кивнул, вынимая из толстой стопки новую историю болезни.
В обед выпила стакан противного напитка с парой мятых ягод и сжевала кусок черствого хлеба. Задремала ближе к вечеру. И снова блеск мишуры. Яркие, зеленые, красные, мелькающие огоньки гирлянды на душистых елочных ветках. Хвойная красавица замерла в углу возле старого телевизора, накрытого кружевной салфеткой. И родной мамин голос: «Оленька, ты вырезала снежинки?»
«Оля, Оленька». – Проснулась со звучащими в голове словами:
Повернула счастливое, сырое под повязкой, лицо к соседке в смешном капоре: – Меня Олей зовут.
Старуха сжала тонкие губы и отвернулась. Но Оля не обратила на вредную соседку никакого внимания. Она лихорадочно попыталась припомнить, что-нибудь еще. Но кроме отрывочных, детских воспоминаний почти ничего. Так куски, отрывки каких-то малозначащих дел и событий. Увы.
Следующая ночь прошла спокойно. Игла не вернулась. Помаячила где-то вдалеке, кольнула, предупреждая о себе, но не страшно, скорее тревожно.
Снов не было. А на следующий день к ней пришел посетитель. Без стука, в небрежно накинутом на потертую