Кроме того, я не чувствовал себя совсем уж плохо. Визит к Делии, а особенно мой смех, когда я наконец от неё вышел, взбодрили, позволили ненадолго почувствовать вкус к жизни. Увы, именно ненадолго: нельзя же всё время утешать себя мыслями о чужой глупости. Делия могла сколько угодно рассуждать в глубине своих апартаментов о человеческих грехах и способах их врачевания, сколько угодно вращать глазами, вопить новым жертвам на ухо и бить в свои тибетские барабаны, но ведь это не отменяло моего собственного знания о том, что я живу не вполне правильно. Поэтому… неужели позвонить? Небось не съест меня женщина с такой «смирной» фамилией? Фамилии на наш характер влияют гораздо больше, чем мы сами замечаем, это я как юрист авторитетно утверждаю…
И что же я скажу Дарье Аркадьевне? «Здравствуйте, мне дали ваш телефон в монастыре, предложили с вами поговорить». «Так я ведь не психотерапевт, – ответит мне госпожа Смирнова. – Я мастер по шитью игрушек. Вам разве нужна игрушка?»
Будет неправдой сказать, будто я только и делал, что думал об этом всём. Мысли о переданной мне монахиней картонной карточке всплывали как курьёз, как «А помнишь, тогда? – вот умора!», как «Ну подумай, бывают же такие люди?», и я старательно их прогонял. Оттого мне потребовалась половина апреля и почти весь май, чтобы понять: а ведь мне действительно нужна игрушка! Я мог бы попробовать воскресить Кару.
11
Про Кару требуется рассказать отдельно.
У моего отца была сука породы колли, чёрная с рыжими подпалинами, по кличке Кара. («Кара» на тюркских языках и означает «чёрный». ) Говорю «у отца», потому что это он её завёл: мать относилась к Каре без большого дружелюбия. Отец не являлся заядлым собачником и вообще-то брал щенка «на передержку», ради знакомого, который клятвенно уверял отца, что ему нужна собака именно такой породы, именно такой масти. Видимо, клятвы немного стоили, и Кара так и жила у нас до самой смерти.
Я вспоминаю Кару как существо не просто с прекрасным характером, но очень умное, сдержанное, вежливое. Смешно сказать, но самоограничению и такту я будто бы учился от неё: Кара постоянно подавала мне зримый пример того, что иногда лучше молчать, а не скулить, не лаять и не скалить зубы. Кара многое замечала, многое понимала. Она умела утешить, но умела – великое качество, которого и многим людям не хватает! – не быть назойливой. И ещё в ней была грациозность, достоинство движений, как, может быть, у всех собак этой породы, да ещё у русских борзых: порой она казалась мне заколдованной принцессой.
По поводу этой её грациозности скажу то, что современное поколение, испорченное множеством пошлых субкультур, с большой вероятностью поймёт неверно, услышит