Пристанище, которое мне даровал Бафомет, представляло из себя лачугу, стоящую на забытом богом пустыре. Это место было единственным в своем роде – здесь я обретал телесность, по крайней мере по отношению к лежащим в пределах оттененной покосившейся оградой территории. Я мог сорвать одну из травинок во дворе, или же отодрать ногтем своего пальца кусочек дерева с прогнившей доски забора. Здешнее кресло, в отличие от не принадлежащих мне диванов и бержерок в квартирах и домах живых людей, реагировало проминанием своей подушки под весом моего тела, которого не ощущал даже я сам.
Единственное занятие, доступное мне внутри обители – это наблюдения за тем, как пауки плетут свои замысловатые паутины у потолка, или же за тараканами и муравьями, снующими по деревянным половицам, разыскивая съедобные крохи, но вместо желанной снеди натыкающиеся на полуразложившиеся останки своих собратьев.
Со стороны могло показаться, что последний раз нога живого существа ступала в хижину еще в прошлом веке. Облупившаяся краска на стенах. Прохудившаяся крыша, из дыр в которой выглядывало беззвездное небо. Оконные рамы с разбитыми стеклами и выдернутыми с корнем щеколдами, из-за чего они приходили в движение при малейшем дуновении ветра. Пыль, свалянными комками лежащая у плинтусов. Криво висящая люстра, чьи лампы ни разу не познали теплоту рождаемого света. И призрак, сидящий на троне и пустым взглядом осматривающий свои владения.
Быть может, так оно и было. Мне было невдомек, возвел ли Бафомет эту крепость для меня лично, или же он поселил меня в уже готовое узилище, будучи уверенным, что здесь меня не потревожит ни один незваный гость из рода человеческого, случаем забредший на отрезанный от суетливого мира остров уединения.
Временами мне доводилось лицезреть зверей. Бестиарий четвероногих посетителей моего поместья был скуден: стаи собак, грызущиеся меж собой, откормленные мусором крысы и кошки всевозможных окрасов. Последние были единственными, кто распознавал мое присутствие. Пробегая в нескольких метрах от дома, они замирали, после чего поворачивали свою морду к разбитому окну жалкой избы, за которым бездвижно стояла высокая фигура. Когда наши глаза встречались, усатые жители ночи начинали неспешно моргать. Я отвечал тем же. Думаю, это было приветствием.
На темно-синем небосклоне проступили розоватые проплешины, предвещающие восход солнца. Встав с кресла, я дошел до входной двери, что никогда не запиралась на засов. Выйдя на улицу, погруженную в предрассветные сумерки, я вдохнул полной грудью, но освежающая прохлада утреннего воздуха ускользнула от меня, оставив мои легкие томиться в распирающей духоте. Это повторялось каждое утро.
Я задумался о примадонне. Проведя пальцем по маскарону, я удостоверился, что отпечаток от ее прикосновения все еще оставался со мной. Ко мне пришла мысль, что произошедшее могло быть всего лишь глумлением