Жуковский. Цензура и наши благонамеренные журналы, пользующиеся покровительством полиции, старались подорвать любовь к Пушкину и преуспели в этом: «Современник» не расходился.
Тургенев. «И Пушкин стал нам скучен, и Пушкин надоел, и стих его незвучен, и гений охладел».
Вяземский. Нам-то зачем повторять эти пошлые вирши?
Тургенев. Повторяю, потому что после таких строк появлялись критические статьи, где последние произведения поэта вменялись ему чуть ли не в преступление.
Жуковский. Согласен. Но, признавшись в нашем уважении к поэту, надо все-таки назвать обстоятельства, причины и виновников дуэли.
Вяземский. Странный вопрос. Да Геккерены и иже с ними…
Жуковский. Кто именно? Какова роль каждого? Мы говорили, что придворная жизнь была ему в тягость. Но и Петербург – город военных и чиновников – его душил. Здесь и дома, как солдаты, выстроены в линии, и местность ровная, как плац, редко освещаемая солнцем, – не для художников, не для поэтов. Что им здесь делать? Писать городские пейзажи, дома и парки, созданные другими? Великий Брюллов пробавляется портретами. Его ли это дело? А что остается поэту без путевых впечатлений, без встреч с новыми людьми?
Вяземский. Да, он без особого желания бывал в обществе, которое считал и презренным, и глупым из-за отсутствия общественного мнения, равнодушия ко всему, что есть долг, справедливость, право, истина; из-за циничного презрения ко всему, что не является материальным, из-за презрения к мысли, красоте, достоинству человека…
Жуковский. Он прозябал в этом обществе, не желая вариться в нем и не имея возможности работать дома или выехать куда-то.
Вяземский. Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, восстанавливались расслабленные силы. Взявшись за работу, он перерождался…
Голос.
Но лишь божественный глагол
До уха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков, и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы.
Тургенев. Он отвергал общество, но и оно отвергало его. Что же мешало ему ездить?
Жуковский. Недовольство государя подобными выездами и запреты Бенкендорфа.
Тургенев. Разве он не мог напрямую обратиться к императору?
Жуковский. А как вы себе это представляете? С чем обратиться? На кого жаловаться? На семейную жизнь? На долги? На Бенкендорфа? На интриги высокопоставленных недоброжелателей?
Тургенев. Но, возможно, откровенные беседы с императором могли как-то, пусть не сразу. но смягчить их отношения, породить доверие к поэту.
Вяземский. Вы сами-то в это верите?