Люська была внучкой директора школы, и все учителя ее очень любили. А Зоя Степановна, наша классная руководительница, всегда хвалила и ставила в пример.
Но мы не знали никого злее Люськи на всем белом свете. И никто не хотел с ней дружить.
Как-то раз зимой я так долго переодевалась, что опоздала на первый урок. И меня посадили вместе с Люськой, которая обычно сидела одна.
Училась она хорошо, а я – не очень. Но знала, что маму всегда радуют мои отличные отметки. Поэтому, когда учительница начала диктовать слова под запись, осторожно скосила взгляд в сторону люськиной тетрадки. И разборчиво и уверенно переписала все, что там увидела.
Тетради с оценками должны были раздать через несколько дней. И почти всю неделю я ходила в радостном предвкушении того, как мама будет рада моей пятерке. И как с папой мы поедем в цирк, станем есть мороженое и сладкую вату. А еще он непременно покатает меня на спине.
Когда раздали тетрадки, я с нетерпением стала перелистывать страницы в надежде увидеть заветную оценку. Но когда открыла последний исписанный лист – в ужасе замерла. Двойка. У меня была двойка.
Как это возможно? Неужели Люська не такая уж и умная? Я так растерялась, что несколько минут не могла шелохнуться. Но на перемене, когда почти все вышли из класса, я подошла к люськиной парте и аккуратно достала ее тетрадь.
Большими буквами в ней было написано: «Молодец!», и стояла пять.
Неужели я списала у нее не то? Я принесла свою тетрадь и нервно стала сверять каждое слово. Все до последней буквы в наших тетрадях совпадало. И даже почерк был похож. А оценки – разные…
Зоя Степановна застукала меня, подходя к своему столу:
– Ксюша?
Я повернулась к ней, и руки мои дрожали:
– Зоя Степановна, – сказала я слегка нервным голосом, – почему у меня двойка? А у Люси – пять? Все ведь одинаково.
Она нахмурила брови:
– Потому что, Ксюша, каждый получает то, что заслужил. Например, вранье стоит два балла.
Меня будто обожгли ее слова. Стало жутко стыдно, неловко, страшно и захотелось убежать. Слезы полились градом на обе тетради.
– Нечего тут плакать, – строго сказала она. – Иди за парту.
Прозвенел звонок на урок. Люська зашла в класс и увидела свою мокрую тетрадь, а потом и краснощекую меня, сидящую через две парты:
– Ты что сделала? Фууу, плакса! – крикнула она и кинула в меня карандашом.
– Плакса, плакса, – вскрикнуло еще несколько смеющихся детских голосов, и я перестала плакать.
Больше я плакать не буду никогда, – подумала я. – И общаться с противной Люськой – тоже.
Когда я вернулась домой, я не стала говорить маме про двойку. Просто сидела и злилась. Но не плакала.
Не плакала, даже когда сломала любимую кружку. И даже когда вечером упала с санок в сугроб и сильно ушибла колено.
Мама