– Мне велено выяснить, откуда ты выполз, и я, так тебя растак, выясню.
Фирюль повторяет слово в слово ту же историю, которую рассказывал бедному Дореку. Добавляет, что по возвращении в Берстонь немного пожил у родственницы в Жильме. Отто знает, что у него действительно есть там родственница, а еще это страсть как далеко отсюда, так что вряд ли кто-то захочет проверять.
Дубский даже не успевает ему особенно надоесть – уходит, вполне удовлетворенный услышанным, а колодки не успевают ничего натереть. Фирюль выпивает всего пару кружек воды из предоставленной тюремщиком бадьи, прежде чем массивная дверь снова отворяется, рисуя две фигуры, освещенные тусклыми лампами. Фигуры переступают порог, и одна обращается к другой.
– Подожди снаружи, – произносит негромкий, но твердый голос. Вторая фигура нерешительно трясет лампу. – Все будет в порядке, я и шагу дальше не ступлю. Иди.
Когда дверь закрывается, а лампа повисает на крюке, свет наконец падает так, что становится возможным как следует разглядеть лицо господина Тильбе. Подумать только, они не виделись целых шесть лет. Фирюль чешет лопатку о стену и говорит:
– Ну, здравствуй, дорогой Отто. Кажется, ты немного раздался вширь.
Владыка складывает руки на груди и пожимает плечами.
– Редко езжу на охоту. В стране все время случается что-нибудь. Или кто-нибудь.
«То ли еще будет», – думает Фирюль.
– А как там наша прекрасная самозванка? – интересуется он. – От кого она родила тебе сыновей?
– Вряд ли ты способен навредить еще сильнее, но на всякий случай я промолчу.
Фирюль невесело улыбается. Отто всегда самую малость его недооценивал.
– Кстати, она знает о том, что «ее» отец опять взялся крушить черепа?
– Это просто слухи. Он давно уже мертв.
– Выходит, кто-то решил это исправить.
Теперь он видит, что на лбу Отто между мелких рытвин пролегла глубокая морщина. Владыка говорит тише:
– Ты там был?
– Был, – кивает Фирюль. – Как и у Старой Ольхи. Об этом ты и раньше догадывался, конечно. Я знал, что ублюдок тебе предложит, и знал, что ты откажешься. Вы бы все равно сцепились, а старуха, червей ей в курган, как раз подъехала поближе, чтобы я хоть душу смог отвести.
Вообще-то арбалетный болт в живот – это еще цветочки по сравнению с тем, чем он мог бы отплатить гадюке, которая приказала его сперва выпороть, а потом и казнить. Но Отто, похоже, так не считает. Он тихо и тяжело вздыхает, тянется за лампой, разворачивается к двери. Произносит вполголоса:
– Ты совсем не изменился.
Фирюль снова улыбается и замечает про себя: «Это хорошо, что тебе так кажется. Значит, я за это время успел пройти полный круг».
– Сделай одолжение по старой памяти, – просит он напоследок. – Пусть мне отрубят голову. Не хочу болтаться там, как вяленый хек.
Отто как будто передумывает уходить, оглядывается на Фирюля, стоя вполоборота. Ржавый