Потом на столы поставили разные студни, за ними журавлей с ароматными травами, петухов с инбирем, куриц и уток с огурцами, журавлей под взваром в шафране, зайцев в рассоле, лососину с чесноком, жареных карасей в сметане. За карасями принесли разные супы и похлебки – юрму[49], сдобренную черным перцем и шафраном, калью[50] с красной рыбой и икрой и уху курячью белую. Суп и уху подали в одной глубокой миске на двоих, и мне пришлось хлебать из одной посуды с соседом по столу, что было отвратительно.
В завершение пира слуги внесли в палату громадную сахарную голову, которая была значительно больше головы человеческой и весила несколько пудов, сладкие пирожки, медово-ягодные пряники, сладкие левишники[51], яблочную пастилу, цукаты, варенья, причем не только из ягод, но и из овощей – морковь с медом и имбирем и редьку в патоке. Между сладостями возвышались груды фруктов и ягод, а также волошских орехов…
Завершился пир раздачей пряников и венгерских слив. Иоанн Васильевич лично раздавал гостям сушеные сливы, одаривая кого парой, а кого и приличной горстью этого яства. А домой всем присутствующим на пире полагалось блюдо мяса или пирогов…»
У Бомелиуса пересохло во рту и лекарь потянулся за кувшином с романеей, но он оказался пустым. Лекарь в раздражении выругался, встал и пошел в угол своей «кельи». Там, вместо корчаги с водой, стоял небольшой бочонок с хорошо выдержанным медовым квасом. Зачерпнув жбаном пенистый напиток, Бомелиус сделал несколько глотков и сплюнул с отвращением.
«То ли дело добрый английский эль[52]!» – подумал с ностальгией, возвратился к столу и снова взялся за перо. Но не успел написать и строчки, как в дверь громко и требовательно постучали.
Бомелиус от неожиданности икнул и оцепенел. Святая пятница! За ним пришли!!!
– Элизиус, отворяй! Свои… – раздался за дверью веселый хмельной голос.
Лекарь с облегчением перевел дух и открыл дверь. В комнату не вошел, а ввалился коренастый малый в дорогом бархатном кафтане с золочеными пуговицами и красных сафьяновых сапожках. В одной руке он держал запечатанную воском большую пузатую бутылку темного стекла, а в другой – свиной окорок. Это был царский опричник из иноземцев, Генрих Штаден. Царь пожаловал ему село Тесмино, а еще он держал весьма доходную корчму.
С некоторых пор опричник сильно сдружился с лекарем и часто навещал его – чтобы поболтать о том о сем, не опасаясь доноса, удариться в ностальгические воспоминания о родных краях. Генрих Штаден родился в Алене, который находился в трех милях от столицы Вестфалии Мюнстера, так что они были земляками. Кроме него в опричнину были записаны еще три иноземца: лифляндские дворяне Иоганн Таубе и Эларт Крузе, а также бывший ланддрост[53] города Петерсгагена и доктор права Каспар Эльферфельд. Но с ними Генрих Штаден боялся откровенничать (особенно с Эльферфельдом) и почти не общался.
«…Каспар Эльферфельд