Основы истории философии. Том второй – Средневековая философия. Иоганн Эрдман

Пицина, в котором впервые появились сочинения Плотина (1492 и позднее), и греческое издание П. Перны (Базель 1580 и 1615), содержащее также биографию философа Порфирия, долгое время оставались единственными изданиями. В 1825 году Крейцер опубликовал текст и перевод Марсилия в оксфордском издании в 3 томах формата кварто и организовал книгу Die Neuplatoniker. А. Плотин и римский неоплатонизм. §1,2. 219, поддержанный Мозером, в 1855 году Дидо в Париже гораздо более благоприятное и в то же время более правильное издание того же самого. Гораздо более соответствующее требованиям филологической критики: Plotini Opera recognis. ad. Kirchhof, Lips. 1856, 2 vol. 8°, где приведен только греческий текст, восстановлен хронологический порядок, но в то же время указана эннеада и номер страницы оксфордского издания, так что их легко найти, когда они цитируются обычным способом. В 4-м томе вышеупомянутого Studien Рихтер предпринял достойную похвалы попытку привести трактаты Плотина в фактический порядок, который, тем не менее, учитывает хронологический порядок, насколько это возможно, так же как и его монография о Хольме – лучшее, чем мы располагаем. Более поздние издания: H. F. Müller, Berol. 1878; Р. Фолькмана, Лейпциг 1883 и 1884; немецкий перевод «Эннеад» Х. Ф. Мюллера, Берлин 1878, 1880. Более конкретную литературу о Плотине см. у Х. Ф. Мюллера, в Philologus, 38, 1879.

      2. Поскольку Плотин, подобно Платону и Аристотелю, не подходит к своему особому принципу в порядке восхождения, но постигает его непосредственно, через интеллектуальное созерцание, и исходит из него как из самого определенного, он должен еще больше, чем его предшественники, настаивать на том, что это совершенно необусловленный, ни в коей мере не относительный принцип. Единое, бытие, благо, Бог – вот различные термины для обозначения этого высшего принципа, к которому не применимы ни платоновские категории, покой и движение, самость и инаковость, ни аристотелевские, субстанция и случайность, но скорее ύπερούσιον, в котором вообще не существует противоположности, следовательно, даже противоположности желания и бытия: он есть, потому что он желает, и желает, потому что он есть. Этот πρώτος, который не следует понимать как нечто потустороннее, но который настолько во всем и охватывает все, что, когда он желает и любит себя, он любит и желает все, – это то, что Платон иногда называл Благом, а иногда Богом (Enn. III, 8; VI, 8). Как уже показывает выражение «первый Бог», Плотин не останавливается на этом первом принципе; хотя он не перестает признавать трудность, стоящую на пути возникновения множественности из единства (V, 1, 6), он, тем не менее, пытается ее преодолеть. Иногда чисто логически, указывая на то, что множественность, исключенная из Единого, должна по этой самой причине быть из него и внешней по отношению к нему, но обычно так, что он представляет Первое как порождающее, которое, подобно тому как пламя распространяет свет, а снег – холод, так ни бессознательно, ни даже совершенно произвольно не позволяет Второму исходить из себя как вечно порождаемой вещи. Явно выраженный принцип, что второе всегда содержит меньше первого (III, 2. 7), делает его систему противоположной любой теории эволюции, то есть системой эманации. Первое ослабление бытия,