Но Мэрилин затмевала их всех.
Не самая блистательная актриса, не самая выдающаяся красавица, весьма посредственная певица.
Однако она приковывала взгляды, завораживала, очаровывала, появлялась ли она на экране или на фото.
Некоторые утверждали, что все дело в томном прищуре и манящей полуулыбке, Мэрилин всегда смотрела так, словно счастлива, изумлена, смущена и – охвачена желанием, которого слегка стыдится. Взгляд и улыбка, совершенно неотразимые! Причем она умела изобразить их в ту же секунду, когда замечала направленный на нее объектив, даже если на самом деле в этот момент была чем-то расстроена или больна. Она преображалась, начинала сиять и соблазнять.
Другие говорили, что все дело в ее странной виляющей походке, в особой пластике, сочетании мягкого покачивания тела и некоторой неуверенности, с которой она ступала, словно ее каблуки всегда были чуть выше, чем следовало. Якобы из-за этой походки ее тело покачивалось особенно соблазнительно, она привлекала внимание сразу и к груди, и к бедрам, и вместе с тем казалась уязвимой. Тоже неотразимое сочетание, вызывающее желание поддержать, заключить в объятия, подхватить на руки.
Иные считали, что тайна – в особенном сиянии ее кожи, и пристально изучали, каким способом Мэрилин гримировалась. Но когда другие женщины пытались имитировать ее походку, ее улыбку и взгляд, так же наносить тональный крем и губную помаду, так же припудривать руки и грудь, – у них не получалось овладеть сексуальной магией Мэрилин. Она притягивала взгляды как магнит. И это было не простое любование: Мэрилин пробуждала первобытное желание. Живи она в Средневековье – ее бы наверняка обвинили в колдовстве. Или в том, что она – подменыш, дитя фейри. Только ведьмы и феи умели быть настолько неотразимыми.
Фотограф Берт Стерн, сделавший для журнала «Vogue» одну из самых последних – и, наверное, самую знаменитую фотосессию с Мэрилин Монро, – позже записал свои впечатления в эссе «Энергетика созерцания», где попытался разгадать тайну привлекательности Мэрилин: «Пугливый призрак, летучий, как сама мысль, и яркий, как игравший на ней свет. Я не мог заморозить Мэрилин и рассчитывать, что у меня получатся ее фотографии. Она была полной противоположностью Элизабет Тейлор. Лиз Тейлор всегда на месте. Ей нужно только повернуться в указанную сторону и замереть. Ее красота формальна. Лиз – это факт красоты. Мэрилин была фантазией. Замри Мэрилин на одну минуту – и ее красота сразу испарилась бы. Фотографировать ее – это было то же самое, что фотографировать сам свет».
Возможно, Берт Стерн почти разгадал ее тайну, допустив эту мысль: «Мэрилин была фантазией».
Почти.
Потому что Мэрилин все же была женщиной из плоти и крови. Женщиной, которая могла радоваться, страдать, капризничать, тревожиться, влюбляться, болеть, умереть. Тогда как фантазии неуязвимы и бессмертны…
Впрочем, даже доказательства уязвимости Мэрилин, даже шрамы на ее теле, оставшиеся от операций по удалению желчного пузыря и аппендицита, выглядели сексуально. «Изъян, несовершенство, которое только делало ее более ранимой и подчеркивало невероятную гладкость ее кожи. Кожи цвета шампанского, цвета алебастра… абсолютно восхитительной. Хотелось погрузить в нее пальцы, как в только что взбитые белки», – вспоминал Берт Стерн, который снимал Мэрилин почти обнаженную, прикрытую лишь прозрачными драпировками, сквозь которые были видны шрамы.
Мэрилин Монро называли секс-символом. Сейчас актрисы гордятся этим «титулом». И мало кто понимает, что в 50-е годы это было сродни оскорблению. «Секс-символ» – не настоящая актриса, а та, которая годится лишь соблазнять. Девушка сродни пин-ап картинкам, которыми американские дальнобойщики украшали свои кабины.
«Я никогда не понимала выражения „секс-символ“. Символ – это ведь вещь… Мне неприятно быть вещью. Но если уж предназначено быть символом, то лучше быть символом секса, чем чего-либо другого», – говорила Мэрилин.
Но на самом деле она все прекрасно понимала. Чем более зрелой она становилась, тем лучше она сознавала свою сексуальную привлекательность. Она использовала секс, как могучее оружие. И была тем более неотразима, что умудрялась при этом казаться невинной. Как очень юная девушка, только открывающая для себя телесные радости. В этом был ее уникальный талант…
Стерн фотографировал Мэрилин на протяжении трех суток в отеле «Bel Air», в номере со спальней, с огромной кроватью, в номере, уставленном бутылками с шампанским. Он снимал Мэрилин задремавшую, завернутую в простыни, и эти фотографии ей особенно понравились. И при этом он продолжал верить, что, флиртуя с ним через видоискатель камеры, Мэрилин оставалась в глубине души невинной: «В какой-то момент Мэрилин играла с розовым шарфом, и я поймал ее на том, что она немножко любуется собой, чувствует свое собственное цветение, свою собственную сладость. Ее невинность меня забавляла. Я видел девушку, которая, как все считали,