Ланселот Персиваль вечно подстерегал Рука, норовя мимоходом дать ему тычка или облить чернилами его любимую льняную рубашку. Остальные мальчишки безразлично наблюдали со стороны, словно это в порядке вещей – все равно что муху прихлопнуть.
Прославленный род Ланселота Персиваля Джеймса разбогател за счет торговли сахаром, а точнее – за счет островов Ямайка и Антигуа, а еще точнее – за счет чернокожих рабов с этих островов. Почему квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, Ланселот Персиваль взять в толк был неспособен, зато научился красноречиво рассуждать о том, почему Британская империя в целом и его собственный прославленный род в частности падут, если упразднить рабство.
Эта мысль озадачивала Рука не меньше простых чисел. Чернокожих он никогда не видел, поэтому имел обо всем этом лишь отвлеченное представление, но чувствовал: в доводах Ланселота что-то не вяжется. И все же, как он ни старался, найти им опровержения не мог.
Как бы то ни было, он решил держаться от Ланселота Персиваля подальше.
При случае он спускался на галечный берег, к самой кромке воды, где на входе в бухту возвышалась Круглая башня. Туда, к основанию ее старинной каменной кладки, никто никогда не ходил. Это место, такое же нелюдимое, как и он сам, стало ему своего рода другом.
В стене башни имелось потайное отверстие, где он хранил свою коллекцию камешков. Вполне обыкновенные, они были ценны лишь тем, что каждый отличался от других. Он шептал себе под нос, разглядывая их и подмечая их особенности: «Смотри-ка, этот весь в крапинку! А вот этот – правда похож на поверхность Луны?»
Он сам себе стал вопросом и ответом.
Во время учебы в академии единственное утешение он находил на страницах книг. Евклид виделся ему старым другом. «Две величины, порознь равные третьей, равны между собой». «Целое больше части». В обществе Евклида ему казалось, будто он всю свою жизнь говорил на иностранном языке и только теперь наконец услышал его из уст другого человека.
Он подолгу корпел над «Грамматикой латинского языка» Уильяма Лили[2] – ему нравилось, что обманчивые тайны языка можно свести к отдельным единицам, столь же надежным и взаимозаменяемым, как числа. «Dico, dicis, dicet». Датив, генитив, аблатив. Со временем он привык считать греческий и латынь, французский и немецкий не столько способами