Комментируя в 1940 году предложения Герберта Уэллса, влиятельный англиканский епископ Джордж Белл заявил: «Вы, конечно, можете приукрасить идеи 1789 года и приспособить их к условиям 1940-го. Но проблема в том, что сама нынешняя ситуация стала порождением торжествующего секуляризма. Добавить еще толику секуляризма к той дозе, которую пациент уже получил, – это значит увеличить концентрацию уже введенного яда… Без духовного просветления никакие секулярные декларации и никакие притязания на права человека не спасут нас от погибели». Однако к завершению всемирного противостояния многие видные христианские интеллектуалы были готовы отстаивать иной, обновленный дискурс – при условии, что он будет отражать интересы христианского морального сообщества, будь то на национальном или международном уровне. В те годы тот же Белл, ссылаясь на «святость человеческой личности», начал говорить о том, что «права людей напрямую проистекают из того, что они дети Господа, а не государства». Интересен и другой пример из того же ряда: когда швейцарец Эмиль Бруннер, один из ведущих протестантских богословов, обратился к той же теме в 1947 году, он настаивал: «…права человека живы только благодаря их укоренению в вере: они либо
jus divinum, либо – фикция». По контрасту, серьезные нехристианские интеллектуалы выступили теоретиками или приверженцами новых воззрений на права человека – или даже на права в целом – гораздо позже, спустя несколько десятилетий
133. Трудно найти лучшее подтверждение того факта, что права человека умерли при рождении, нежели то, что они так и не смогли тотально поднять мыслителей на общую кампанию в свою защиту или хотя бы просто на выработку для них подходящей дефиниции.
Искренность и страстность, с какими христиане и консерваторы включились в отстаивание «прав человека», на практике означали, что все иные стороны не могли не счесть эту идею глубоко ангажированной. Герхард Риттер, христианский интеллектуал и крупный немецкий ученый, сделавшийся в 1948 году первым историком прав человека, предоставляет ценные доказательства того, что христианский контекст прав человека в послевоенной Европе распространялся также и на Запад в более широком смысле; в частности, он не только включал в себя американское христианство, но вдохновлялся его идеями. Риттер, консервативный националист, интернированный нацистами в 1944–1945 годах за связи с военно-аристократическими кругами, планировавшими убийство Гитлера, в послевоенный период пришел к убеждению в том, что для победы над коммунизмом жизненно необходимо христианское единство. В таком разрезе права человека приобретали особую значимость как «неотъемлемый атрибут западной цивилизации, противопоставляющий ее „тоталитарному“ государственному порабощению»134. В конце концов, Маритен помог напомнить западному христианству, что права человека, отнюдь не являющиеся тлетворным порождением современного секулярного либерализма, восстанавливают
